– Все верно, – наконец заключил Гордон. – Чтобы успеть на шотландский поезд в Кру, ему следовало сесть на более ранний поезд, тот, которым прибыл Мерриэтт, и сойти в Бинвере. Но, полагаю, он сел на поезд в 3.47, потому что не успел на предыдущий. Если мы не ошиблись в предположении насчет побега, он, возможно, завтра собирался совершить поездку на машине и немного запутать следы.
– Теперь происходящее напоминает попытку сбежать в меньшей степени, чем раньше. Ради всего святого, будем остерегаться предвзятости в этом деле. Так или иначе, он собирался отбыть в Глазго в среду вечером – то есть завтра, не так ли? А теперь посмотрим еще раз на тот дурацкий список на обороте анонимного письма.
Список был скопирован в точности, так как отличался предельной краткостью. Он гласил:
Socks
vest
hem
tins[11]
– По крайней мере, такое создавалось общее впечатление, но почерк был настолько неразборчивый, что чуть ли не каждая буква внушала серьезные сомнения.
– Полагаю, это что-то вроде списка покупок. Если бы последним значилось слово «бинты», он читался бы лучше, – заметил Гордон.
– Тогда кайма в этом списке лишняя.
– А может, это ветчина.
– Ветчину не покупают там же, где носки.
– И вообще, почему он писал вплотную к краю листа?
– Если уж на то пошло, кто такой этот «он»? Это не почерк Бразерхуда – я сверился с клубной книгой. По-моему, это важная зацепка. Смотрите-ка, вот еще задачка для сыщика. Слева на листе видна линия обрыва, так? И вот вопрос: когда лист разорвали – до того, как была сделана запись, или после?
– Безусловно, до. Иначе первые буквы не были бы такими четкими – разрыв проходил бы через них.
– А я в этом не уверен. Кто вообще пишет вплотную к краю бумаги? Вспомните, я в точности скопировал список, и каждое слово находилось почти у самой линии обрыва.
– И все-таки я не понимаю, что это меняет, – возразил Гордон.
– Возможно, больше, чем вы думаете. Не удивлюсь, если этот клочок бумаги принесет нам удачу, стоит только нам как следует задуматься о нем. Но кое-что озадачивает меня не на шутку.
– Что же?
– Те двое часов. По-моему, эта находка не имеет никакого смысла… Словом, пора ложиться спать – утро вечера мудренее.
Глава 4. Неиссякающие улики
Нет лучшего снотворного, чем фраза, что утро вечера мудренее, нет более ошибочного метода поисков решения, нежели этот. Трижды пробормотав себе под нос: «Посмотрим… что-то с ними не так, с этими часами», Мордент Ривз погрузился в сон, который всякий, кроме психоаналитика, назвал бы лишенным сновидений. Утром он пробудился в твердой решимости пройти девятую лунку четырьмя ударами, но в состоянии полусна эта решимость растворилась, сменилась ощущением, что прежде ему следует сделать нечто иное. Вчерашние происшествия и заботы наступившего дня вернулись к нему. Он был уже почти одет, когда вспомнил, что выбрал для утреннего расследования амплуа репортера из «Дейли мейл», и хмуро принялся снимать привычные топорщащиеся брюки гольф и ханжески длинные носки. Как бы броско они ни выглядели, но для Флит-стрит все же не годились. Признаться, представления Ривза о гардеробе репортеров были несколько беспорядочными, и в столовой, куда он вышел к завтраку, его встретили вопросами о том, не надел ли он траур по Неизвестному Пассажиру.
Гордона он застал уже за столом, в компании Мерриэтта – Мерриэтта в высоком пасторском воротничке, который его близкие друзья непочтительно называли «ежеутренней новинкой».
– Ну, как ваше самочувствие? – спросил Ривз. – Вчера вы были явно не в духе. А теперь, полагаю, вам нашлось занятие.
– Да, чтоб его, – согласился Мерриэтт, – в том-то и беда. Присяжным во время коронерского расследования придется признать случившееся самоубийством, а значит, похоронить этого человека на кладбище при церкви я не могу, и все в деревне скажут, что я отказался со зла, потому что бедняге было свойственно разглагольствовать об атеизме на деревенской площади.
– Чушь! – воскликнул Гордон. – Если его признают самоубийцей, это будет означать, что он был не в своем уме.
– Да, – подтвердил Ривз, – если речь действительно пойдет о самоубийстве.
– Но в этом же не может быть сомнений! – убежденно воскликнул Мерриэтт. – Человек только что обанкротился, и, насколько я слышал, банкротство было скандальным; несколько ни в чем не повинных людей, имевших глупость поверить ему, остались на бобах. В то же время банкротство оказалось громом среди ясного неба, поэтому маловероятно, чтобы кто-то захотел сразу же убить его. Вот увидите, это действительно самоубийство.