Она снова положила голову на подушку, и ее светлые волосы оказались возле самой моей щеки.
— Любимый! Ты не можешь себе представить, что это была за жизнь! И, скорее, сможешь это представить себе, как только полностью обретешь память! Говорю тебе, это был кошмар. Каждое утро он проверял, достаточно ли все мы скромны и прилично одеты. Он лично вытирал в ванной пудру с носа Марни. Нам не разрешалось ходить ни в театр, ни в кино. Мы проводили долгие, пугающе долгие вечера дома, слушая, как отец цитирует стихи о чистоте нравов и читает безнадежные брошюрки мистера Гебера. Что же касается сексуальных дел, то твой отец был их особенным врагом.
Она глубоко вздохнула, словно что-то вспомнила.
— Любимый, — сказала она, — если бы ты только знал, как ужасно он всех нас терроризировал!
— Я все понимаю, — сказал я, — но никак не могу представить себя на этом фоне как пьяницу и шалопая.
— Вот именно, Горди. — Она снова взяла мою руку в обе ладони. Мои руки явно почему-то волновали её. — В том-то и дело, что чем больше твой отец боролся за сохранение чистоты нравов, тем больше твои нравы становились развязнее. В школе ты позволял себе самые бесстыдные выходки…
— Переодевался в платье Марни и провоцировал мистера Гебера делать мне нескромные предложения?
Селена в невероятном изумлении села на кровати.
— Любимый! Так значит, ты все это вспомнил?
— Извини, меня, Селена… но я узнал об этом от Марни.
— Ах, вон оно что! — сказала она и снова легла.
— Ну так вот, выходки такого рода и еще похуже, — продолжила она. — Мистер Гебер всегда считал тебя нечистым… Отец охотнее всего выгнал бы тебя из дому. Однако ты должен знать, что Семья с большой буквы «С» — это институт который Лига Чистоты уважает больше всего. Одним из самых любимых стихотворений твоего отца были длиннющие вирши приблизительно в том стиле, что твой сын — это твой сын и его нужно простить семью семь раз. Нет, я ошиблась. Семьюдесятью семь раз… Ну, в общем, ты понимаешь, о чем идет речь.
— Понимаю, понимаю — подтвердил я.
— Закончив школу, ты старался держаться как можно дальше от дома. Получил должность в Питтсбурге, и тебе каким-то чудом удалось избежать мгновенного увольнения. Но, Горди, любимый Горди! Что ты выделывал в этом несчастном Питтсбурге! — Она мечтательно посмотрела прямо перед собой. — Там-то ты и познакомился со мной, любимый. Какой это был вечер! — Она изо всех сил прижалась ко мне. — Горди… Как ты думаешь? Тебе еще долго придется лежать в этом гипсе?
— Не имею ни малейшего понятия. Тебе следует спросить об этом у своего приятеля Нэйта.
Она нахмурила брови.
— Ну, ладно. Так на чем я остановилась? Ага, уже знаю. На том вечере, когда мы познакомились. Вскоре после этого мы поженились. Естественно, я не была во вкусе твоего отца. Однако мы как можно тщательнее стерли всю косметику и купили для меня отвратительный коричневый балахон, похожий на те, которые носят миссионеры в Китае, и ты привез меня домой. Я вела себя безупречно и безумно понравилась твоему отцу. Потом я даже написала стихотворение, направленное против секса, и пила с твоим отцом имбирное пиво. А когда пришла пора спать… помнишь? мы запивали это пиво виски с содовой в высоких бокалах.
Я беспомощно покачал головой.
— Нет, Селена. Опасаюсь, что я ничего этого не помню. Пока еще нет.
Селена долго лежала неподвижно, держа мою руку прижатой к груди. Я чувствовал, как ритмично сильно бьется её сердце.
— И это все происходило в Сэйнт-Поле? — спросил я.
Она утвердительно кивнула.
— А спустя два года мы переехали в Калифорнию?
— Нет, любимый. Ты и я не переехали вместе с ними. Мы остались в Питтсбурге.
— Почему?
— Потому что мистер Моффет… — начала Селена. — Мистер Моффет является главой калифорнийского отделения Лиги Чистоты «Аврора». Однажды он приехал навестить мистера Гебера, и твой отец полюбил его еще сильнее, чем мистера Гебера. Видишь ли, дело в том, что у мистера Моффета еще более чистые нравы. Отец продал дом и всю остальную недвижимость в Сэйнт-Поле и переехал сюда. Вскоре после этого оказалось, что эта чистота плохо отразилась на его сердце. Когда несколько месяцев назад он произносил речь на каком-то собрании Лиги, с ним случился первый приступ (инфаркт). Однако вскоре ему стало лучше, и мы думали, что все будет хорошо. И вдруг, совершенно неожиданно… он умер.
— И мы приехали сюда в связи с его болезнью?
Селена покачала головой.
— Нет, мой милый. Мы приехали уже несколькими месяцами раньше, потому что нам некуда было деваться.
— Другими словами, Питтсбург уже был сыт нами по горло?
— Не нами, а тобой, любимый! Ты потерял работу. На нашем банковском счету едва ли было сто двадцать долларов. Но ты, наверное, помнишь все это, Горди?
Несмотря на все свои усилия, я не сумел ничего вспомнить и со стыдом признался в этом Селене.
— О Боже! — вздохнула она, кладя руку под голову. — Что поделаешь… Жаль, любимый. Это, наверное, все, что можно было бы рассказать о Лиге Чистоты «Аврора». Конечно, за исключением Йена.
— Йена? Марни уже что-то упоминала о нем. Кто он такой, этот Йен?
— Этого никто точно сказать не может. В любом случае, это был единственный веселый замысел твоего отца. Он нанял его как «прислугу за все». Йен — это открытие мистера Моффета. Голландец родом с какой-то Суматры. Одно время он вроде бы служил в голландской армии, а потом вроде бы демобилизовался, сама не знаю, как там было дело. Ростом он, наверное, выше восьми футов, телосложения такого, как мужчины с обложек изданий министерства здравоохранения — но совсем не таких, «из-под прилавка». Всегда улыбается, всегда ходит в одних плавках. Отец и мистер Моффет обожали его, потому что он не пьет и не курит.
— И ему безразличны сексуальные дела? — спросил я.
— На эту тему нам ничего не известно, — задумчиво сказала Селена. — Но ты знаешь? Это простак — в общем-то не в плохом значении этого слова, — и он либо не может, либо не хочет выучить английский, поэтому совершенно нет смысла спрашивать его о чем-либо. — На её лице промелькнула хитрая улыбка. — Но я когда-нибудь все из него вытяну — на пальцах.
Она приблизила ко мне лицо и словно в легкой рассеянности поцеловала меня в щеку.
— Ну вот… Такой была, естественно, в очень сокращенном изложении, твоя жизнь до сих пор. И ты, действительно, ничего из этого не помнишь?
В моем воображении возник полустершийся образ какого-то моряка и ириса… Мне казалось, что снова приближается гул пропеллеров. Однако это была только галлюцинация. На какой-то миг близость Селены, прикосновение ее тела утратили свою магическую силу. Я чувствовал себя как-то неловко, как в тумане.
— Нет, — сказал я. — Я ничего не помню, совсем ничего…
— Ничего страшного, любимый! — Голос у нее был мягкий, успокаивающий. — Никто не требует от тебя, чтобы ты сразу все это вспомнил. Но ты не переживай; давай забудем об этом, отдохнем.
Мы, собственно, еще отдыхали, когда дверь открылась и в комнату величественно вошла мать, держа в руках поднос с разнообразными лекарствами. Увидев рядом со мной на кровати Селену, она остановилась на секунду и посмотрела на мою жену своими спокойными карими глазами.
— Селена, дитя мое, — сказала она, — мне кажется, мы не должны утомлять Горди.
Селена улыбнулась ей.
— Я его не утомляю. Мы как раз отдыхаем…
— Ах, вы отдыхаете… — сказала мать, ставя поднос на столике у кровати. — Это очень хорошо. Я только не уверена, сможет ли он отдохнуть, если ты будешь лежать возле него. А сейчас исчезни, малышка!
— Но мамочка, любимая. — Селена села на кровать и послала матери мужа одну из своих наиболее обезоруживающих улыбок. — Прошу тебя…
— Ты и так уже была здесь слишком долго, любимая!
Селена встала, потягиваясь и оправляя платье. В этот момент у двери раздалось повизгивание и в комнату вбежал маленький черный спаниель. Он вспрыгнул на кровать и, переступая косматыми лапами, принялся лизать мое лицо.