— Эй, мечтатель, очнись. Поехали.
Жако вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним нетерпеливо дергал головой Гасталь. Автопоток опять двинулся, спасибо старому фургону «ситроен», появившемуся справа. Он зацепил столб ограждения на углу, смяв свои гофрированные бока, и перегородил запруженную одностороннюю улицу. Последние пять минут они с Гасталем ждали, когда рассосется затор на рю Сен-Ферьоль прямо напротив окон «Носибэ». Теперь, когда водитель фургона вылез из кабины, чтобы осмотреть ущерб, и отмахивался от душераздирающих звуков клаксонов скопившихся за ним машин, дорога расчистилась. Жако вдавил педаль газа, и магазин «Носибэ» остался далеко позади.
«Носибэ». Надо же, засесть в пробке именно в этом месте, думал Жако, когда их автомобиль проносился мимо светофоров и перестраивался по пути к Ле-Панье.
Большую часть дня — доклад Гимпье, визит к Рулли в «Ла-Консепсьон», знакомство с Гасталем, засада на типа по имени Рэссак, потом преследование не той машины — Жако удавалось не вспоминать о своей пустой квартире. О женщине, с которой провел последние два года, о том, что она — в этом Жако был уверен — ушла навсегда. Но всего пять минут, проведенные в пробке напротив окна «Носибэ», и воспоминания вернулись к нему.
Единственная приятность, решил Жако, сворачивая на Ке-дю-Порт, то, что Гасталь рассвирепел, так нелепо проколовшись с «мерседесом». К тому времени как они подъехали к управлению и Жако остановил машину, чтобы высадить Гасталя, тот уже привел себя в нормальное состояние.
— Гребаная дверь, — выругался он, дергая за ручку, пока Жако не потянулся и не открыл замок.
Не потрудившись поблагодарить Жако за помощь или ответить на его приветливое «Ademain»[15], Гасталь пронесся мимо охранников на проходной и исчез внутри здания.
Жако хихикнул, вырулил от тротуара и направился домой. Поделом жирному ублюдку, думал он. В игрушки играет. Слишком много раз смотрел «Французского связного[16]». Кем он себя считает? Попи Дойлом?
15
Моцарт в темноте звучал мягко, нежно, убаюкивающе. Спокойно и элегантно. Флейта, клавесин и рыдающая скрипка. Третий концерт в соль-мажор. Просто очаровательно.
Юбер де Котиньи сидел в своем любимом кресле в кабинете у окна и смотрел, как жена выходит на террасу. Он выключил настольную лампу, чтобы в окне ничего не отражалось — только размытый голубой свет от бассейна, золотой гамак луны, проглядывающий сквозь деревья... и его жена.
Сьюзи де Котиньи была босиком, одета в длинную шелковую накидку, которая трепетала при ходьбе у ее пяток. А Сьюзи де Котиньи умела ходить. Медленный, размеренный процесс, как музыка. Плечи распрямленные, руки скользят по бедрам, волосы подрагивают, как у модели на подиуме. Он смотрел, как она проскользила к краю бассейна и остановилась. Распахнув накидку и спустив ее с плеч, она позволила ей упасть к ногам. Как обычно, Сьюзи была обнаженной. Живот плоский, как доска, груди упругие и полные. Подняв руки вверх с томным изяществом, она забрала резинкой, снятой с руки, завивающиеся черной змеей волосы. Великолепное тело, решил де Котиньи, длинное и гибкое, ни унции жира. Он во все глаза смотрел на нее, оценивая по достоинству изгибы бедер и правильную форму тени между ног. Она подошла к краю бортика, поднялась на цыпочки, и ее стройное коричневое тело, как в масло, вошло в голубую подсвеченную воду, пропало из виду. Он знал, что ему не придется долго ждать. Довольно скоро она выйдет из воды, и представление продолжится. Представление нового мира, организованное для старого. Одно удовольствие, подкрепляемое другим. И над всем этим, лаская темноту, разливается безупречное музыкальное сопровождение.
Они вернулись домой позже обычного после выпивки с мэром на открытии выставки Миро в Музее Кантини на рю Гриньян и обеда в «О-Ме-де-Прованс» в Старом порту с его дочерью Мишель и ее мужем Томасом. Де Котиньи видел в этом большую победу — они вчетвером за одним столом. Такое удалось организовать всего второй или третий раз. Мишель с ее характером было трудно зазвать, к тому же ее американской мачехе еще предстояло завоевать расположение падчерицы.