Но теперь, когда у них на руках третья несомненная жертва, Жако почувствовал, что они сдвинулись с места. На этот раз девушка из Салон-де-Витри подскажет им направление движения. В этом Жако был уверен. И татуировка является исходной точкой.
Спустя два часа pave был уничтожен, выпито три бутылки вина вместо одной. Жако стоял возле своей машины, раздумывая, стоит ли ехать домой. Он покачал головой, положил ключи в карман и решил прогуляться. И таким образом через десять минут оказался перед «Молино». Расположенный немного в стороне от Ке-дю-Порт — его раскрашенные окна обрамлены провисающими, хлопающими на ветру алыми навесами — «Молино» был извечным атрибутом Старого порта. В нем вот уже пятьдесят лет неизменно подавали лучшую буайбес[20] в этом городе рыбных похлебок. Если бы не стейк Гасси, Жако сел бы и заказал главное блюдо ресторана. Поэтому он по-приятельски подмигнул мэтру и направился в подвал. Младший из Молино, которому на вид было никак не меньше семидесяти, колдовал над лимонным суфле, протыкая ножом его обсыпанную сахарной пудрой шапку и вливая из маленькой рюмки водку в парящие лимонные внутренности.
Именно в кабинете Молино, дожевывая последний кусочек лимона, с влажными от сладостей губами, когда старик отправился попрощаться с кем-то из почетных клиентов, Жако заметил Дуасно. Тот кивнул в сторону задней части ресторана и поднял вверх обтянутую желтой резиной пятерню.
Пятью минутами позже Жако, как всегда, побывал в объятиях Молино, поблагодарил его за суфле и пошел к черному ходу, мимо мусорного бака с ресторанными отходами, в темный мощеный двор, заполненный тенями. Он оглянулся по сторонам. Ни движения, ни звука.
— Мя-я-я-у-у.
Жако невольно улыбнулся и повернулся на звук.
Демонстрируя в улыбке меньшее, чем помнил Жако, количество зубов, из-за мусорного бака появилась знакомая долговязая фигура.
— Сколько лет, сколько зим, — протянул Дуасно. — Прекрасно выглядишь, Дэнни.
Жако хотел бы сказать то же самое старому приятелю. Рукопожатие было крепким и искренним, но лицо помятым и испитым.
— «Ночные коты».
— Ты помнишь, — улыбнулся Дуасно.
— Конечно, — ответил Жако.
«Ночные коты». Их банда. Дуасно — вожак. Не потому, что самый старший, а потому, что самый хитроумный. Настоящий заводила. Мог придумать все, что угодно.
Дуасно отпустил его руку и повел через двор в сторону улицы.
— Я размышлял, понимаешь? Думал, вдруг ты не придешь. У тебя другая жизнь и все такое...
— Некоторые вещи не забываются, — отозвался Жако. — Даже если захочешь. Кстати, ты давно в «Молино»? Я прежде тебя здесь не видел.
— Пару месяцев. Знаешь, как это бывает... Мотаю срок.
Жако понял, что это означает. Непродолжительное время. Немного свободы вне стен тюрьмы в Бомете, жест со стороны государства. «Сколько же времени Дуасно «мотает срок»? — подумал Жако. — И за что?»
Они подошли к концу двора, миновали арку и вышли на тротуар. Мимо них пронеслись несколько запоздалых машин, автобус в аэропорт в Мариньяне — залитое голубым светом нутро пусто, если не считать водителя.
— У тебя есть минута? Я знаю местечко. — Дуасно указал направо.
Он шел торопливо, немного прихрамывая. Через три минуты они уже сидели в кабинке ночного кафе-бара в стороне от авеню Тамасен.
— Итак, в полиции, — проговорил Дуасно, отхлебнув бочкового пива и стерев с губ усы из пены. — Я слышал, знаешь?
— Это маленький город.
— И о твоей маме слышал. Мне очень жаль. У меня не было возможности сказать тебе раньше. Иначе бы я... — Дуасно пожал плечами. Именно так, как делал всегда. Он, видимо, прибавил несколько килограммов, но старые движения сохранились.
— Это произошло давно. Но все равно спасибо.
— Ты уехал, — вздохнул Дуасно.
— В Экс. К деду.
Это было тридцать лет назад. Секунда, изменившая всю жизнь Жако. Развилка дороги без указателя. Он помнил, как мать выглядела в то последнее утро. Усталая и поблекшая, но старавшаяся казаться бодрой. И одежду, которая на ней была — красное с печатными цветами платье, подаренные отцом коралловые бусы, ее любимые красные туфли, каблучки задорно постукивали по асфальту, когда они шли в город вниз по Ле-Панье, — поцелуй в обе щеки, когда они расставались у ворот школы, взмах руки, когда он обернулся, чтобы посмотреть, стоит ли она еще. И потом, три дня спустя, — витрины магазина в Галери-Самаритэн, заколоченные досками, когда его везли в приют для сирот. Бомба какого-то анархиста, брошенная из проезжавшей машины, когда его мать красила задник витрины магазина. В нее попал всего лишь небольшой осколок стекла.