— Сколько дней в неделю вы преподаете? — спросила она.
— Четыре, и слава Богу! А в следующем полугодии, может, будет пять. В этом семестре мне посчастливилось: по странной случайности получился лишний выходной по понедельникам.
— И все занятия по утрам? — Кейт понадеялась, что вопрос не покажется Спарксу столь прямолинейным, как ей самой.
— Я покажу вам свое расписание, — ответил он, засовывая руку во внутренний карман. — Вы, возможно, считаете, что к концу года я выучил свои часы наизусть? Но на самом деле оно настолько запутанное, что, доведись мне хранить его в памяти, оно заняло бы там столько места, что пришлось бы срочно забыть что-нибудь важное, например староанглийский язык. — С этими словами он протянул Кейт расписание.
Оно и в самом деле было весьма необычное. У него были занятия по вторникам — в девять, в три часа — по средам, а по четвергам и пятницам — в десять утра. Пятница. Это сразу бросилось Кейт в глаза. Налицо алиби.
— О, на самом деле вся эта чехарда исполнена глубокого смысла. Это можно понять при наличии в голове только зачатков извилин, каковыми и обладает человек, составивший расписание исходя из логики, очевидной только для него. Видите ли, студенты, посещающие мои занятия, учатся на разных курсах, и должны плавать в бассейне и обедать строго по графику, и уж ни в коем случае не должны слоняться без дела. Все это увязывается в один узел — и нате вам! Иногда получается, что мои студенты собираются на лекции в час дня, а затем еще раз — в три часа. Это, если хотите, прямой вызов всем канонам педагогики.
— Приходилось вам пропускать занятия?
— С разрешения начальства — почти никогда, ну разве только, если умер кто-то из родственников. А если кто-то из нас не может читать лекцию, он не долго думая встречает милых «деток» и предлагает им немного погулять. Видите ли, «папочка» не совсем здоров. Ну и конечно, поскольку за их обучение платит государство, а не они сами или их любящие родители, студенты соглашаются с превеликой радостью, и все остается шито-крыто. Вот только чего никогда не следует делать, так это просить какого-нибудь приятеля вас подменить. Если его засекут (а шпионов у нас хоть отбавляй), то о случившемся будет доложено куда следует — и вам обоим будет в чем покаяться, когда вызовут на ковер. Ба, судя по вашему виду, я нагнал-таки на вас страху? Но тот факт, что преподаватели — это единственное, без чего никак не может существовать учебное заведение, здесь, в колледже, меньше всего принимают в расчет. Когда несколько лет назад вошли в моду прививки от полиомиелита, их сначала сделали администрации, затем поварам и обслуживающему персоналу, потом студентам и только напоследок нам, педагогам, да и то лишь потому, что вакцина еще осталась.
Повинуясь внезапному импульсу, Кейт вытащила из сумочки фотокарточку и протянула ее Спарксу.
— Вы видели его когда-нибудь? — спросила она. — Мне почему-то подумалось, что он мог быть вашим студентом.
Спаркс взял фотографию и стал пристально ее разглядывать.
— У меня хорошая память на лица, — заявил он. — Нет, я не хвастаюсь, а просто констатирую факт. Но я никогда не помню голос и имя, если в том нет особой необходимости. Сдается мне, едва ли я когда-либо встречал этого парня, но, возможно, мне доводилось сталкиваться с ним на лестнице или вместе подниматься в лифте, да мало ли что еще? Даже не лицо — мне незнакомы его глаза. Но вот черты… хотя что толку? Ладно, если надумаю, кого он мне напоминает, скажу вам. А он вам нужен?
— По правде говоря, да! По-моему, он как-то связан с Дженет Гаррисон, моей студенткой.
— Что? Та самая молодая леди, которую зарезали прямо на кушетке? Знаете, я ведь был там, когда обнаружили тело. Так это ваша студентка?
— Вы были там?
— Да. Случилось так, что я тоже посещал сеансы психоанализа у Бауэра. Кстати, о лицах — у нее оно было очень необычное. У меня вошло в привычку приезжать пораньше, если, конечно, позволяла проклятая подземка, просто затем, чтобы успеть взглянуть на нее.