— Но ведь она не была в самом алькове! — возразил Род. — Она никак не могла прикончить Владимира, находясь на такой дистанции от него.
— Могла, могла, — упрямо повторяла Полина с явно обиженным видом. — Во всяком случае, она могла что-то заметить, увидеть…
Базиль снова мысленно представил перед глазами сцену, актеров, которые входили, выходили, все их передвижения.
— Еще один маленький вопрос, но теперь к тебе, Полина. Не заметила ли ты случайно проходившую по сцене женщину как раз перед поднятием занавеса? Она быстро проскочила мимо нас там, на сцене, за кулисами.
— Нет, не заметила. Как она выглядела?
— Загорелое лицо, с каштановыми волосами под стать загару. Светлые глаза — либо серые, либо голубые. На лице — ни грима, ни косметики, ничего, кроме губной помады. Правда, на ней был довольно аляповатый наряд: платье с диагональными черно-белыми полосами, а сверху на плечи был наброшен длинный черный вельветовый плащ-пальто. Есть такая женщина в труппе Королевского театра?
Род отрицательно покачал головой.
— Кроме самой Ванды в труппе есть еще одна женщина, но это пухленькая блондинка маленького роста с локонами.
— Загорелое лицо, светлые глаза и такого же цвета волосы? — неуверенным тоном повторила Полина. — Черно-белое платье с диагональными полосами. Похоже, что это Сорока.
— Какая сорока?
— Это одна женщина, которая вечно здесь ошивается, поблизости от театра, — в ночных клубах, кафе, ресторанах, кабаре… Ее настоящее имя — Маргарет Ингелоу. Люди, разговаривая с ней, называют ее Марго, а за спиной зовут по кличке, так как она обожает черно-белые наряды. Она живет неподалеку от Филадельфии в Ханнингтон Вэлли, но, по-моему, в Нью-Йорке у нее тоже есть квартира. Ее муж — Джон Ингелоу — работает в Панаме. Что-то связанное с военным бизнесом. Он получил в наследство одну машиностроительную компанию. Она была дочерью одного вашингтонского хирурга, но ничем, абсолютно ничем, не выделялась из сотен тысяч других, подобных ей, молодых девушек, пока вдруг внезапно не вышла замуж. Она — отличная наездница. Часто объезжала лошадей, принадлежащих различным владельцам, здесь, в Нью-Йорке, на конных выставках. Там она и встретилась с Ингелоу. По-моему, сейчас они разведены.
— Она получила образование во Франции? — поинтересовался Базиль.
— Нет, но, насколько мне известно, во Франции учился ее муж. А почему ты об этом спрашиваешь?
Базиль уклонился от ответа.
— Как ты думаешь, что ей нужно было там, за сценой, в театре?
— Может, она знакома с Мильхау или каким-нибудь актером из труппы.
— Понятно…
Базиль подумал немного, затем улыбнулся.
— Обидно, что мы живем не в каком-нибудь маленьком уютном городке, а в этой громадине Нью-Йорке! Там бы мы спокойно, не спеша, отправились в местную аптеку где можно выпить стаканчик содовой, или на почту, чтобы написать открытку и быть на сто процентов уверенными что рано или поздно туда обязательно заглянет Маргарет Ингелоу и я мог бы посмотреть на нее исподтишка, намеренно избегая всякого шума, который неизменно возник бы, если бы я попросил своих коллег из полиции доставить ее ко мне. Но, увы, здесь, в этих каменных зарослях небоскребов, это, по-моему, нереально!
Полина была страшно удивлена таким лирическим отступлением Базиля.
— Послушай, а где ты, собственно, проводишь свободное время в Нью-Йорке?
— Во-первых, у меня его не так много. Большую его часть я провожу в библиотеках, в театрах или в гостях у тех, с кем давно знаком. А почему ты задаешь мне подобный вопрос?
— Пора бы тебе сойти с наезженной колеи, — продолжала Полина. — Так можно и не заметить, как превратишься в заросшее пугало. Неужели тебе до сих пор не ясно, что современный Нью-Йорк — это заштатный городок, население которого обладает типично деревенским мировоззрением. Неужели ты не заметил, что служащие, сидящие в роскошных офисах, болтают об охлажденной воде так же увлеченно, как, скажем, какие-то пейзане в сирийской деревне — о местном колодце? Ты не найдешь Сороку ни в аптеке, ни на почте, даже если бы она жила в деревне, но если ты непременно хочешь посмотреть на нее со стороны, не вступая с ней в личный контакт, то для этого тебе нужно лишь отправиться в ресторан «Капри» в нашем дичайшем Нью-Йорке и там пообедать. Она там бывает ежедневно.
— Правда? — переспросил ее Базиль, не скрывая своего любопытства. — Тогда почему бы нам втроем там не пообедать сегодня. Вас устраивает час дня?
— Мы обязательно там будем. Род поднялся со стула.
— Да, признаться, я ожидал испытания похуже. Здесь никаких ассоциативных тестов, ни детектора лжи, ни психоанализа. Вы задаете вопросы как заурядный полицейский.
Базиль, услышав эту реплику, не преминул воспользоваться представившейся ему возможностью.
— Вы хотите ассоциативный тест? Я готов предложить вам один из них, очень краткий. Вы должны мне дать немедленно, сразу же, ответ, то есть назвать первое слово, которое придет вам в голову. Готовы?
— Начали! — Род ухмыльнулся, словно это была прочая, безобидная игра для развлечения гостей, но Полина заметно волновалась.
— Канарейка!
— Кровь!
Лицо Базиля не потеряло своего обычного, безразличного, выражения.
— Можете ли вы объяснить, почему образ канарейки подсказал вам такое слово?
— Когда я был ребенком, то в нашем доме жила любимица семьи — канарейка. Однажды она вылетела из клетки и принялась летать по комнате. Я хотел поймать ее, но был страшно неловок. Мне тогда было шесть или семь лет. Я схватил ее за ножку… и… — Род поморщился, как будто то далекое происшествие все еще саднило ему душу. — И… ножка осталась у меня в кулачке. Бедная птичка тут же сникла, а кровь лилась и лилась. Но она все не умирала. Тогда отец сделал ей укол хлороформа. Самое страшное в жестокости, проявляемой по отношению к животным, заключается в том, что они судят о вас лишь по вашим действиям, а не по словам. Нельзя извиниться перед ними, объяснить, что вы это сделали ненароком, нечаянно… Впервые тогда я увидел, что такое смерть, и впервые увидел, как течет кровь в результате совершенного мной насилия. Тот факт, что мой поступок был необдуманным, вовсе не умерял моего чувства вины. И с тех пор я постоянно испытываю его по отношению к канарейкам.
Полина наблюдала за выражением лица Базиля.
— Ну скажи, разве может убийца разговаривать полным образом? — спросила она его.
— К сожалению, убийцы не обладают какой-то особой манерой разговора, — ответил Базиль, стараясь своей ровной, беспристрастной интонацией смягчить резкое суждение, сделать его как можно безобиднее. — Если бы это было иначе, то нам было бы значительно легче работать…
Когда они ушли, Базиль опять отправился к себе в спальню и начал рыться в своем архиве, где хранились газетные вырезки за последние годы. Наконец он наткнулся на одно воскресное издание, которое отводило много места информации о жизни на сцене и экране. Он обнаружил то, что искал, в том разделе, где обычно помещаются снимки прогуливающихся в пасхальное воскресенье прихожан, всего за несколько дней до того печального события, которое произошло в Королевском театре.
«Мисс Ванда Морли на Пятой авеню рядом со своим главным партнером по сцене Роднеем Тейтом. По слухам в ближайшее время ожидается их помолвка…»
Фотография была не очень ясной, расплывчатой, так как была снята против солнца. Ветер спрессовал платье вокруг фигуры Ванды и далеко в сторону отнес длинную ленту, украшавшую ее широкополую весеннюю шляпу, Она придерживала ее одной рукой, а другой опиралась на руку Рода. Они весело смотрели в глаза друг другу и задорно смеялись. Вероятно, они были счастливы. Базилю показалось, что такая поза для молодого человека, который помолвлен с другой, была несколько фривольной…
Нахмурившись, Базиль вырезал из газеты фотографию и отложил ее в сторону. После чего он засунул под мышку текст пьесы «Федора» и пошел одеваться в коридор. Он решил нанести визит Ванде Морли в ее собственном доме.