Адеан продолжал улыбаться своей растянутой, губастой улыбочкой, которая не понравилась Базилю с самого начала.
На сцене декорации первого акта выглядели точно так, как будто к ним с тех пор не прикасались. Уже актеры, игравшие слуг Владимира, собрались за столиком, чтобы начать партию в домино. Адеан резко выделялся из всей группы своими рыжеватыми волосами и горчичного цвета твидовым пиджаком. Рассел, пройдя по сцене, приблизился к кровати в алькове. В этот момент Адеан вскинул голову и медленно, нарочито растягивая слова, проявляя явную злокозненность, с подначкой произнес те же слова, которыми он накануне приветствовал Ингелоу:
— Привет, значит, это вы и есть наш труп?
Рассел резко остановился. Последовала гробовая тишина. Затем Мильхау сурово крикнул:
— Адеан, прекрати! Это совсем не смешно! Рассел, войдите в альков и закройте за собой дверь. Мы и так уже опаздываем на десять минут…
Его суровость дядьки-сержанта тут же восстановила порядок. Но никак нельзя было отделаться от какого-то странного чувства, которое у всех вызвал этот неприятный инцидент. Рассел вошел в альков. Двустворчатая дверь медленно закрылась, скрыв его долговязую фигуру от взоров присутствовавших в зале и на сцене.
— Итак, все готовы? — громко спросил Мильхау. — Начали.
Свет в партере потускнел, но сцена по-прежнему осталась ярко освещенной. Один из слуг стукнул костяшкой домино. «Четыре-четыре!»
— Четыре-шесть! — выкрикнул Адеан.
Репетиция началась. Через несколько мгновений до Базиля дошла вся поразительная сила теории «вечного повторения», о которой ему толковал Хатчинс. Простому, несведущему в театре человеку казалась немного жуткой, даже пугающей манера, с которой актеры повторяли каждое слово, каждую интонацию, каждый жест точно так, то делали в тот вечер, как будто они уже больше не были людьми на сцене, а лишь механическими игрушкам которые делают и говорят все время одно и то же, сто только завести пружину.
В то время, как часть внимания Базиля была поглощена стрелками наручных часов и бегающим по бумаге карандашом, которым он отмечал время выходу каждого актера на сцену и ухода с нее на полях графика Рода, он все же невольно мысленно предавало, размышлениям о законе инерции. Все подчиняется этому закону: планеты и электроны, неизменно движущиеся по своим орбитам, сложнейшие инстинкты насекомых, Которые продолжают выполнять тщательно разработанные привычки, не отдавая себе отчета в том, почему так поступают; ребенок, который, для того чтобы вспомнить последнюю строчку стиха, непременно начинает все сначала. Привычка вела актеров по их ролям и позволяла им совершать невероятный подвиг памяти, заставляя их повторять страницу за страницей диалоги без ошибок и пропусков.
Вновь игра в домино была прервана звонком в дверь, Вновь Ванда стремительно ворвалась в комнату, задавая свой вопрос: «Хозяин дома?» Сегодня утром ее действия на сцене были так же превосходны, как и тогда, в первый раз, но все же она была менее импозантной в своем строгом черном одеянии, и казалось, что она бросала свои реплики чуть быстрее обычного.
— Как вам кажется, Полина, они играют точно по временному графику или нет? — тихо спросил он сидящую рядом с ним Полину.
— Чуть быстрее, — ответила она. — Заметно, как они нервничают. Поэтому Сэм и устроил для них этот прогон. Он, конечно, растопит ледок, и к вечеру все будет в полном порядке.
Вновь Ванда оказалась возле очага. Вновь зазвенел звонок. Вновь Леонард вбежал на сцену, закричав: «Проводите меня к графу, живо!» Даже без костюма и грима он был на сцене совершенно другим человеком — выше ростом, более плотным, когда размеренными, тяжелыми шагами подошел к алькову и стремительно двумя руками распахнул створки двери.
Полина, казалось, испытывала приступ удушья и цепко схватила Базиля за руку. Рассел лежал на кровати: точно в такой же позе, что и Владимир; его голова была повернута к публике, одна рука свисала, касаясь пола. Казалось, что все идет так, как и позавчера. Но вдруг Леонард открыл беззвучно рот и закрыл его, словно силился вспомнить следующую реплику и не мог. Никто не произнес ни слова. Все стояли молча, не двигаясь, как будто замерли на месте. Вдруг Рассел изменил положение головы. Кто-то засмеялся. Скорее всего, это был Адеан.
— Спокойствие! — вновь заорал Мильхау. Базиль почти физически чувствовал нараставшее напряжение.
— Я вас прошу лежать тихо и не двигаться после того, как открываются двери. Для этого вам нужно заранее выбрать положение поудобней и лежать, не двигаясь, как можно спокойнее. Я понимаю, что это не так просто, но это можно сделать. Не забывайте, вы играете человека, находящегося в коматозном состоянии.
— Да, сэр, — спокойно ответил Рассел.
— Хорошо, — отозвался Мильхау, — начнем сначала.
Полина, вздохнув с облегчением, выпустила руку Базиля.
— Впервые я вижу, как Леонард путается в своих фразах.
Ванда, Леонард и Хатчинс ушли со сцены. «Труп» встал и закрыл двери алькова. Вновь расселись за столом слуги.
— Начали! — крикнул Мильхау.
— Четыре-четыре!
— Четыре-шесть!
— Хозяин дома?
— Покажите, где комната графа, живо!
Рассел лежал тихо, как бревно. Род в своем твидовом пиджаке и фиолетовых брюках совсем не был похож на своего персонажа доктора Лорека.
— Несчастный случай?
— Попытка убийства…
Род прошел в альков и открыл свою сумку. На этот раз по глазам не резанул отблеск стальных инструментов. Он стоял возле Владимира спиной к зрительному залу. Никто не видел, что он там делал.
Федора рыдала: «Молю вас, я умоляю бога, спасите ему жизнь!»
Вдруг она резко повернулась спиной к доктору Лореку и быстрым шагом направилась к рампе. Теперь она снова стала Вандой Морли, и голос ее дрожал от гнева, а не от рыданий.
— Что вам здесь нужно?
Ее взгляд скользнул поверх того ряда, где сидели Полина с Базилем. Они повернулись и увидели Марго Ингелоу, которая уютно устроилась в кресле позади них. Она была удивительно спокойна и выглядела необычайно свежо в своем белом льняном платье с большими черными разлапистыми маками. На ней была маленькая белая шляпка. Она склонила головку немного вбок, а на губах у нее играла язвительная улыбка.
— Что вам здесь нужно? — прошипела Ванда.
— Так, развлекаюсь…
— Я не стану репетировать до тех пор, пока эта женщина не уйдет из театра! — заорала Ванда.
Мильхау подскочил к Марго и тихим голосом начал увещевать ее.
— Вам, конечно, не следовало приходить сюда, но раз уж вы здесь, то постарайтесь уладить как-нибудь с ней отношения.
— Разве я должна улаживать с ней отношения? — громко возразила Марго. — Я не выплескивала ликер из рюмки ей в физиономию!
Мильхау постоял с минуту возле нее, опустив голову, очевидно, соображая, что же предпринять в столь неожиданной ситуации.
Потом он сказал:
— Нужно сказать ей, что вы финансируете возобновление постановки. Это — единственный выход из положения!
— Но ведь вы уверяли, что она этого не перенесет!
— Ничего другого не остается. Ведь только так она может реабилитировать свою карьеру великой актрисы, и, кроме того, она так нуждается в деньгах!
— Ванда Морли нуждается в деньгах? — Марго рассмеялась. — Мне казалось, что это актриса, которая всю жизнь стремилась к простой, затворнической жизни где-нибудь в затерянном предместье. Вот теперь ей и представился такой случай!
— Ну поговорите с ней, только мягко, повежливей. Или она откажется от этой затеи.
— Я не умею быть ни мягкой, ни вежливой, — возразила Марго.
Тем не менее она встала и пошла за ним к туда, где на сцене стояла Ванда. Она наклонилась, чтобы послушать, что они ей скажут. Лицо ее было искажено гневом. Очевидно, ей и в голову не могло прийти, что Марго финансирует возобновление «Федоры». Говорил в основном Мильхау, красноречиво и убедительно размахивая руками. Марго молчала и улыбалась. Наконец, недоуменно пожав плечами, Ванда сдалась. Базиль понял, что ей позарез нужны были деньги, иначе она никогда бы не позволила Марго финансировать спектакль.