— Нет! Ничего я вам не скажу! Никогда!
Она больше не могла стоять на ногах. Она медленно сползла на пол, на спавшее с ее плеч меховое манто. Ее рот был искажен страхом. Глаза тупо уставились в темноту.
— Включите свет! — прошептала она, обращаясь к Базилю. — Пожалуйста. Он видел, как я сюда вошла. Он знает, что вы остались один в театре. Он понимает, что я пришла сюда, чтобы встретиться с вами и рассказать вам обо всем. Теперь он убьет нас обоих. Включите свет!
Чья-то темная фигура выступила из густой тени.
— Не пытайтесь меня преследовать. У меня хватит на всех вас ножей, — целая хирургическая сумка! И все они отлично наточены!
Легкие шаги удалялись вверх. Голова какого-то человека и его плечи отразились на фоне внезапно вспыхнувшей узенькой полоски звездного света. Кто-то проскользнул через узкую щель приоткрытой двери наверху, ведущей на площадку пожарной лестницы.
Базиль помчался вверх, перешагивая через две ступеньки. Дверь была открыта. Он сделал еще шаг и ступил на последнюю, самую верхнюю, площадку пожарной лестницы. Чья-то темная фигура поджидала его там. При свете звезд лицо человека было едва различимо. В руках его сверкнуло лезвие хирургического ножа.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
РАЗВЯЗКА
Леонард Мартин произносил свои реплики по заранее подготовленному сценарию.
— Безрассудно поступаете, доктор Уиллинг! Слишком безрассудно! Завтра утром вас найдут в тупике с торчащим из груди ножом, а все ваши кости из-за приличной высоты падения превратятся в порошок. Меня им никогда не удастся поймать. Ванда слишком напугана, и будет в глазах полиции единственной подозреваемой, так как именно она просила у Мильхау ключ от служебного входа. Я научился открывать любой замок много лет назад, когда мне поручили главную роль в спектакле «Взломщик», — уступка неизменному пожеланию Мильхау сохранить во всем «абсолютный реализм». Я проник в театр через служебный вход, когда полицейский спокойно прогуливался на противоположном краю сцены. Мне очень легко улизнуть, и никто меня не заметит. У вас нет никаких доказательств, с помощью которых вы можете уличить меня в совершение этих преступлений. Я заколол Ингелоу, а потом Адеана не оставив при этом ни малейшего «ключа», за которые полиция могла бы ухватиться.
Хотя в голосе Леонарда и звучали нотки обычной актерской напыщенной гордости, но все же Базиль замету интонации, свидетельствовавшие о его некоторой неуверенности, скрытом сомнении. Базиль решил сыграть и на том и на другом.
— Да, вы умны и хитры, но умны недостаточно. Инспектор Фойл располагает доказательствами вашей вины.
— Вы лжете! Я вам не верю!
Базиль подумал, что если ему посчастливится остаться в живых, то он никогда в жизни не забудет этих страшных мгновений, когда он столкнулся лицом к лицу с убийцей здесь, на головокружительной высоте, в темноте пожарной лестницы, слабо освещенной мерцанием звезд. Но для этого ему предстояло ухитриться как можно дольше играть на актерской слабости, драматизировать любую ситуацию, заставить Леонарда говорить как можно дольше…
— Вы просмотрели целых три главных «ключа», — спокойно сказал Базиль. — Часы, муха и канарейка.
— О чем вы, черт возьми, говорите?
— Когда было обнаружено, что Ингелоу убит, то ваши часы показывали точно такое же время, что и мои, а часы Рода Тейта отставали ровно на десять минут. Вчера вечером, находясь в кабинете инспектора Фойла, я обнаружил, что мой часы ушли на целых десять минут вперед, когда я сверил их по радио с точным временем Национальной навигационной обсерватории. Таким образом, три дня назад часы Роднея шли верно. Почему же ушли вперед мои и ваши? Потому что я поставил их по часам на башне небоскреба Тилбери, а это случилось как раз перед убийством, а как известно, по сильно ветреным дням часы Тилбери уходят вперед или отстают на несколько минут. Почему же ваши часы ушли на десять минут вперед? Потому что вы их тоже поставили по времени на часах небоскреба Тилбери. Эти часы не видны из театра, и их можно увидеть только с площадки пожарной лестницы. Вы отправились туда, чтобы немного поостыть и успокоиться перед осуществлением своего злодейского замысла и точно поставить свои часы, чтобы не попасть впросак при осуществлении убийства на сцене и вписать незаметно все ваши действия в расписание хода пьесы. Таким образом, вы и были той черной фигурой на лестничной площадке в тот вечер, когда был убит Ингелоу. Вы уронили текст пьесы, принадлежащий Ванде, когда я случайно проходил по тупику, и вы подчеркнули жирным черным карандашом ту строчку, которую должен был произносить Хатчинс: «Ему не уйти отсюда, теперь все против него!» С самого начала Хатчинс заявил, что не подчеркивал эту фразу в тексте Ванды, и у нас не было причин сомневаться в правоте его слов, так как он был вне подозрений. Таким образом, эту фразу должен был подчеркнуть тот, кто не произносил ее в пьесе. Почему? Когда кто-то подчеркивает строчку в пьесе которую сам не произносит, значит, эта строчка становится репликой, необходимой для какого-то сценического действия. Подчеркнутая вами строчка в тексте Ванды была не только «ключом», но и репликой, определяющей «дело», а таким «делом» было убийство Ингелоу. Вам нужна была какая-то реплика, чтобы отвлечь внимание как участников пьесы, так и зрителей от себя, от ваших действий, причем вам нужно было вписать ее в рамки хронологической последовательности действия пьесы, чтобы невзначай какой-нибудь другой актер не помешал выполнению плана. Этот четкий хронологический порядок, рассчитанный по минутам, был в последний момент изменен, когда актер, игравший роль Дезире, внезапно заболел, и его фразы были выброшены из текста. Вы об этом узнали тогда же, когда и я, в картинной галерее, всего за несколько часов до начала премьеры. Придя в театр, вы схватили текст Ванды, единственный текст, где были отмечены сокращения, чтобы убедиться, в какой степени эта неожиданная «операция» отразится на той реплике, которую вы подобрали в качестве сигнала для убийства. Такой репликой должна была стать фраза, произносимая другим актером в то время, когда вы находились наедине с Владимиром, а сокращение роли Дезире могло нарушить одно из этих условий. Могло случиться и так, что одна из фраз произносимых Дезире, и оказалась как раз выбранной вами в качестве сигнала для убийства, и теперь вам предстояло очень быстро подобрать другую, взамен выброшенной из текста. В спешке вы абсолютно автоматически пометили реплику — сигнал для убийства, ей могла оказаться любая строчка, отвлекающая от вас внимание публики. Вы отправились на верхнюю площадку пожарной лестницы, чтобы немного успокоиться и поточнее поставить свои часы, а затем рассчитать время произнесения этой реплики. Мильхау сообщил мне, что вы никогда не жили в маленьком отеле, выходящем окнами на башню Тилбери с часами, где в настоящее время живет Хатчинс, поэтому не знали, что эти точные часы показывают иногда далеко не точное время. Текст пьесы выпал у вас из рук, так как вы испугались, увидев меня и приняв меня за Ингелоу, того человека, которого вы хотели убить, так же как была напугана Ванда, когда я постучал к ней несколько минут спустя. Мы с ним приблизительно одного роста и в тот вечер были почти одинаково одеты, что я заметил сразу же, впервые увидев его в коктейль-баре за несколько минут до начала спектакля. Вы не посмели потребовать от меня текст, опасаясь возбудить у меня тем самым подозрения, когда Ингелоу будет убит при произнесении этой реплики.
У вас не было времени для подбора другой реплики, так как вот-вот должен был подняться занавес.
На следующее утро Родней Тейт составил для меня расписание действия первого акта по минутам. Сегодня утром во время репетиции я обнаружил, что расписание было составлено верно, и я установил ночное время произнесения Хатчинсом этой фразы с учетом этих десяти минут. Тогда я обнаружил, что единственным актером на сцене, находившимся в непосредственной близости от Владимира, были вы, и, значит, вы его убили в момент произнесения Хатчинсом реплики. У самого Хатчинса вызвал подозрение тот факт, что его собственный голос стал сигналом к двум убийствам. Но он не был в этом уверен и попытался донести до меня информацию косвенным путем, цитируя строчку из Шекспира. Сегодня вечером вы даже вызвали подозрение у Полины, когда инспектор Фойл по ошибке включил свет в зале, и она вдруг заметила, что занавес, который в полутьме выглядел как черным, на самом деле был ярко-красный. Из всех цветов красный первый теряет свой характерный оттенок при угасающем свете. Также кровь и губная помада становятся черными на фотографии или при тусклом освещении. И ваш пунцово-красный халат выглядел черным неба там, на площадке пожарной лестницы.