Кеннет, зевая и обливаясь потом, лихорадочно разыскивал мистера Себастиана Мейлера.
— Знакомая история, — сказал высокий человек.
Он скинул ногу с колена, рывком поднялся и стал в непринужденной позе перед своим собеседником, который от неожиданности запутался в собственных конечностях.
— Большие боссы всегда на шаг впереди, — говорил высокий человек, — это их подручные спотыкаются о нашу проволоку. И то не слишком часто.
— Простите меня, мой дорогой коллега. Нашу проволоку?
— Извините. Я хотел сказать, что мы иногда ловим второстепенных злодеев, а их шефы успешно нас избегают.
— Прискорбно, но так!
— В этом деле самый большой босс из всех, без сомнения, Отто Зигфельд, который в данный момент якобы удалился в так называемый замок в Ливане. Мы не можем заполучить его. До сих пор. Но тип, который здесь, в Риме, — ключевая фигура.
— Я полон нетерпения прекратить его деятельность. Мы все знаем, мой дорогой коллега, что Палермо, к нашему чрезвычайному сожалению, был транзитным портом. Корсика также. Но чтобы он распространил свою деятельность на Неаполь и, кажется, на Рим! Нет, не сомневайтесь, вам будет предоставлена всесторонняя помощь.
— Я чрезвычайно благодарен вам, синьор квестор. Скотленд-Ярд очень хотел, чтобы мы обговорили эту задачку.
— Ну конечно! Поверьте, это для меня величайшая радость, — сказал квестор Вальдарно. У него был звучный голос и оперная внешность. Взгляд его таял, да и весь он излучал романтическую меланхолию. Даже в его шутках звучал намек на неотвратимую катастрофу. Его чин в римской полиции соответствовал, насколько мог понять посетитель, чину главного констебля.
— Для нас это такая большая честь, мой дорогой суперинтендант, — продолжал Вальдарно. — Мы сделаем все, чтобы укрепить сердечные взаимоотношения между нашей полицией и вашим прославленным Скотленд-Ярдом.
— Вы очень любезны. Конечно, как оба мы знаем, вся проблема контрабанды наркотиков — преимущественно дело Интерпола, но в данном случае мы довольно тесно с ним связаны…
— Совершенно верно, — много раз кивнув, согласился Вальдарно.
— …и так как этот субъект, предположительно, британский подданный…
— Разумеется. — Квестор развел руки в знак всеобъемлющего осуждения.
— …то в случае его ареста может возникнуть вопрос о выдаче.
— Заверяю вас, — пошутил квестор, — мы не лишим вас этого удовольствия.
Посетитель любезно рассмеялся и протянул руку. Квестор пожал ее, а левым кулаком потыкал в англичанина — жест, которым джентльмены латинской расы выражают дружеское расположение. Он проводил гостя до самого великолепного выхода из здания.
На улице небольшая кучка юнцов с подстрекательскими плакатами выкрикнула несколько оскорблений. Группа разодетых полицейских вынула изо рта сигареты и двинулась в сторону демонстрантов, которые засвистели и отбежали на безопасное расстояние. Полицейские тут же остановились и вновь запыхтели сигаретами.
— Как глупо, — заметил квестор по-итальянски, — и все-таки, все-таки это нельзя игнорировать. Неприятности нешуточные. Итак, мой дорогой коллега, вы будете разыскивать этого типа?
— Думаю, да. Его экскурсионная деятельность, кажется, предлагает мне наилучший подход. Я запишусь на его экскурсию.
— Ха-ха! Вы шутник! Вы большой шутник.
— Нисколько, уверяю вас. A rivederci.
— До свиданья. Такое удовольствие. До свиданья.
Закончив разговор, шедший в равной мере по-итальянски и по-английски, они расстались друзьями.
Демонстранты сделали несколько отрывочных замечаний по поводу проходившего мимо них высокого англичанина. Один из них пропищал: «Хэлло, хау ду ю ду!», другой прокричал: «Родезия! Империализмо!» — и свистнул, третий громко заметил: «Мольто элеганте»[14], — и, очевидно, не хотел уязвить.
Весенним утром Рим ликовал. Ласточки прилетели, рынки были забиты цветами, молодой зеленью и тряпками всевозможных цветов. Изумленному взгляду неожиданно представали драматические фасады, в тени проплывали очаровательные дворики и галереи, и маленькие площади разговаривали голосами своих собственных фонтанов. За величественными дверьми открывались застывшие в исторических пластах столетия. «Как изделия римского кондитера, — непочтительно подумал высокий человек. — Модерн, Ренессанс, классика, митраизм — одно за другим, в одном грандиозном многоэтажном строении. Какое счастье прогуляться по Палатинскому холму, где воздух свежо пахнет юной травкой и что-то вроде покоя и порядка нисходит на богатые инкрустации времени».