Во время этой затянувшейся беседы вошел на цыпочках Банди (он говорил о себе, что похож на «хлопочущую домработницу») и положил на стол письмо Шлезингера об отставке. Джонсон бросил на письмо сердитый взгляд и сказал:
— Пусть он возьмет его обратно. Мне не нужны такие письма, и скажите об этом всем так, чтобы они поняли.
Билл Мойерс, находившийся где-то на заднем плане, вышел из кабинета и позвонил Шлезингеру, что президент хочет, чтобы тот остался на своем посту.
Генерал Эйзенхауэр предложил Джонсону самому подобрать себе людей. Джонсон мрачно на него посмотрел. После похорон он стал искусно подбирать свой аппарат, отделываясь даже от тех советников, которые предпочли бы остаться. Однако 23 ноября он принимал любое предложение о переменах в штыки, рассматривая, видимо, уход из правительства как шаг, равносильный дезертирству. На вечернем заседании кабинета Дин Раск напомнил ему, что по традиции все члены кабинета с приходом нового президента должны подать в отставку. Джонсон упрямо тряс головой, заявляя, что хочет, чтобы все оставались на своих постах в качестве его советников. Раск указал, что это вопрос традиции, что так принято делать, что речь идет о прецеденте. Возможно, заметил он, в будущем какой-либо глава государства не захочет, чтобы все министры оставались на своих постах. Джонсон продолжал упорствовать. Он не подтвердил, что получил от членов кабинета заявления об отставке, хотя они и поступили. Когда вечером он встретил Соренсена и тот упомянул о своем заявлении, президент резко ответил:
— Да, знаю, я получил ваше письмо. — И быстро переменил тему разговора.
Новый президент и новая первая леди присутствовали на церковной службе в память Кеннеди в церкви Святого Джона на северной стороне парка Лафайетта.
Со времени убийства прошли сутки. Опять наступила середина дня, и Шлезингер устроил завтрак в отдельном зале Западного ресторана, который находится в здании Министерства финансов на противоположной от Белого дома стороне. Завтрак этот стал впоследствии известен как «гарвардский». Участники его, хозяин и гости (Кен и Китти Гэлбрайт, друг Кеннеди артист Билл Уилтон и его сын Тэтт, Сэм Бир и его супруга, Пол Сэмюэлсон и Уолтер Геллер), были подавлены и находились под впечатлением, как они считали, кризиса в жизни страны. Их попытки заглянуть в будущее окончились жалкой неудачей. Они не смогли даже прийти к единой точке зрения по поводу дальнейших действий. Позднее Гэлбрайт писал в своем дневнике:
«Артур Шлезингер был в довольно плохом настроении. Он чересчур быстро реагировал на происходящие события и коснулся возможности выдвижения на выборах 1964 года Боба Кеннеди кандидатом в президенты, а Хьюберта Хэмфри — в вице-президенты. Эта мысль, конечно, чистая фантазия, если только Джонсон не споткнется самым невероятным образом, но даже в этом случае это фантазия».
Любопытно, как сам Шлезингер оценил своего гостя:
«Подобно Макджорджу Банди, Кен Гэлбрайт реалист. Он, разумеется, предпочел бы Кеннеди, но готов смириться с фактами и приспособиться к ним. Как О’Доннел и Роберт Кеннеди, я человек, чувства. Моя душа не лежит к этому».
То, что произошло после завтрака, также типично. Шлезингер присутствовал на заседании сотрудников канцелярии президента, где Банди умолял всех остаться на своем посту, а Гэлбрайт столкнулся с новым президентом на Уэст Икзекьютив-авеню.
— Я искал вас, — сказал Джонсон, но Гэлбрайт усомнился в этом. — Я хочу вас видеть. Зайдите на минутку.
К концу беседы Джонсон попросил Гэлбрайта написать ему речь для выступления на совместном заседании обеих палат конгресса. Гэлбрайт, закончивший утром некролог о Кеннеди для «Вашингтон пост», искал случая вновь постучать на пишущей машинке. К тому же он был чрезвычайно польщен, но напрасно, ибо президент обратился с такой же просьбой еще к полдюжине людей. Если вы были грамотны, хорошо обо всем осведомлены и умели эмоционально выражать свои мысли, вы подлежали мобилизации.
Джонсон жаждал выступить перед конгрессом, и это было понятно: народ был потрясен случившимся, и чем скорее он услышал бы голос своего нового лидера, выступающего с каким-то существенным заявлением, тем лучше. В это утро заместители государственного секретаря Аверелл Гарриман, Джордж Болл и Алексис Джонсон приступили к подготовке семи-восьмиминутной речи президента для передачи ее вечером по всем каналам массовой информации. В этой речи президент должен был выразить сожаление по поводу царившей в стране «истерии» и выступить в поддержку Организации Объединенных Наций, мира и преемственности в политике. Однако Джонсон наложил вето на эти планы заместителей государственного секретаря по той причине, что он «не хочет выпячиваться». Он все еще держался на заднем плане, прощупывая почву. А в 14. 30 у него была великолепная возможность позондировать обстановку — на это время было назначено заседание кабинета. В зале заседаний на столе у каждого кресла были разложены толстые блокноты из желтой бумаги и остро отточенные карандаши. Кресло вице-президента было передвинуто на место президента. Среди присутствующих должен был находиться новый глава клана Кеннеди — министр юстиции Роберт Ф. Кеннеди.