Джонсон не промолвил ни слова. Он не знал французского языка и доверял Раску даже больше, чем это делал Кеннеди. Поэтому президент предоставил своему министру иностранных дел вести беседу от его имени в той, пожалуй, единственной встрече, где его личность могла оставить хотя бы какой-то след в памяти собеседника.
В остальном прием прошел для Джонсона вполне успешно. Это не было столь легким делом, как это выглядело на экране телевизора. Джонсон был хорошо известен своим соотечественникам. Он стал деятелем национального масштаба с момента его выдвижения на пост лидера Демократического большинства в палате представителей в пятидесятых годах, когда Эйзенхауэр был монархом, а Джонсон великолепно играл роль его премьер-министра. Успех их сотрудничества был предрешен заранее. Хотя они были представителями различных партий, резко расходились в вопросах политической философии и обладали различными способностями, оба они были скроены из одного куска домотканого холста. Американцы хорошо знали эту ткань. Иностранцам, особенно европейцам, этот элемент простонародья в личности Джонсона был непонятен и чужд, а следовательно, подозрителен. Тот факт, что большинство иностранных представителей покинуло Вашингтон 25 ноября успокоенными, сам по себе означал победу. Этот успех выглядит еще более значительным, если вспомнить, что новый глава исполнительной власти был вынужден делать свои первые шаги в мрачной атмосфере недавних зловещих событий. Возможно, обозреватель еженедельника «Ньюс уик» Бен Брэдли и преувеличивал, когда высказывал предположение, что во время пребывания в Белом доме Джонсон будет находиться в тени, отбрасываемой личностью Кеннеди. Но в этот вечер, по мере того как загадочные события в Далласе приобретали все более и более угрожающий характер, тень эта, несомненно, была весьма велика.
Детей Кеннеди уложили спать. Супруги Очинклосс уехали. Чета Смит удалилась на докой, а Этель Кеннеди повезла свой выводок на виллу Хиккори Хилл. Тед с женой Джоан поехали домой.
Разошлись все, кроме Роберта и Жаклин.
И вот, наконец, на втором этаже Белого дома остались наедине два человека, сильнее всех переживавших понесенную потерю. Лишь пять дней минуло с того вечера, когда министр юстиции по пути домой, где отмечали день его рождения, остановился здесь и в течение сорока пяти минут беседовал с первой леди, расспрашивая, достаточно ли она оправилась после смерти сына, для того чтобы совершить утомительную поездку по Техасу и выдержать тяготы предстоящей избирательной кампании. Сейчас, готовясь снова пересечь Мемориальный мост, отделявший его резиденцию от Белого дома, Роберту Кеннеди не надо было спрашивать, справится ли она с грядущими невзгодами. Он знал, что она, подобно ему, вынесет все, кроме мысли, что узы, еще вчера тесно связывавшие их, могут быть преданы забвению. И потому он, нарочито спокойным голосом, неожиданно воскресившим в памяти манеру и голос покойного президента, тихо спросил:
— Не хочешь ли навестить нашего друга?
Жаклин всегда держала букет белых лилий в золоченой вазе на столе в вестибюле, и, покидая комнату, она остановилась и захватила с собой цветы. Клинт Хилл предупредил по телефону дежурного Арлингтонского кладбища, что они направляются туда. Дом главного смотрителя Джека Метцлера находился на территории кладбища. Он быстро оделся и встретил их черный «меркюри» у ворот Хэтфилд. Оставив машину на Шеридан-драйв, они пошли по аллее, усаженной кедрами и дубами, к новой ограде. Здесь все выглядело по-иному. Исчезли бесчисленные толпы людей. У белой изгороди стояли лишь Роберт и Жаклин, два солдата военной полиции и Метцлер. Искусственный дерн уже удалили. За загородкой виднелись пышные венки с яркими лентами. Ночь милосердно скрывала диссонансы. Клинту запомнилось, что было «очень сыро, темно и тихо».
Один из военных полицейских открыл дверцу ограды. Жаклин и Роберт Кеннеди прошли внутрь. Затем они оба опустились на колени. В темноте язык пламени казался ярко-голубым. От дуновения ветерка пламя отбрасывала слабый свет, подобно болотным огням, и неровными бликами освещало их склоненные головы, вырывало из темноты фигуры Хилла, охраны и ждавшего поодаль шофера.