Их пальцы коснулись друг друга.
— О господи, — заплакала женщина, — она действительно дотронулась до моей руки!..
Первая леди отшатнулась назад с застывшей на лице улыбкой.
Свежий ветер еще более усилился. Свыше половины присутствовавших не могли слышать речь президента. А речь эта была страстным подтверждением линии «новых рубежей»:
«… Мы… стоим на пороге великой новой эры, которая не только чревата кризисами, но и открывает новые перспективы, на пороге эры, полной как свершений, так и испытаний. Она зовет к действию и требует максимума усилий всех, кто хочет приложить неизведанные дотоле пути во всех сферах человеческой деятельности. Настало время для пионеров и следопытов…»
Жаклин слышала его слова. Она сидела сразу же за ним, вслушиваясь столь же напряженно, как любая другая молодая женщина, впервые слушающая президента.
Сразу же после того, как президент и сопровождавшие его лица покинули международный аэропорт Сан-Антонио, полковник Суиндал перебазировал свой воздушный флот из трех самолетов на близлежащий аэродром Келли Филд. Там в 15. 48 чета Кеннеди вновь поднялась на борт «Ангела». С них градом катил пот. Начался неизбежный в условиях такой поездки упадок жизненных сил. На самом аэродроме Келли Филд пять тысяч сотрудников государственных учреждений устроили им бурную овацию. Она подняла их дух, но истощила силы. Выпив две бутылки кока-колы, президент и его жена удалились в спальню.
Им суждено было провести друг с другом еще почти целый день совместной жизни. Но это был их последний спокойный час. После своего двухсотмильного насыщенного событиями прыжка в Хьюстон они неизбежно должны были почувствовать усталость и изнурение. По сути дела, у них не было даже и часа. Полет в этом самолете длился всего лишь сорок пять минут. Этим и ограничивалась их личная жизнь, заключенная в пространстве маленькой синей кабины, летящей на высоте тридцати тысяч футов над покрытой зелеными и коричневыми квадратиками равниной Центрального Техаса.
Самолет приземлился в Хьюстоне. Супруги Кеннеди снова расстались. Президент вызвал Альберта Томаса.
— Как дела? — спросил он.
В аэропорту Келли Филд он попросил Томаса, который появился в самолете вместе со второй партией конгрессменов, вмешаться в конфликт между Ярборо и Коннэли и «помирить их». В течение последнего получаса старший конгрессмен Хьюстона пытался это сделать. Сперва он вызвал сенатора в переднюю часть салона и сказал ему, что дело зашло слишком уж далеко. Ярборо согласился что-то сделать. В интересах достижения согласия он выступит сегодня вечером на обеде в честь конгрессмена Альберта Томаса, но при условии, что жена встретит его в аэропорту Хьюстона, и они поедут в город вместе с Томасами. Это было, конечно, ширмой: Ярборо не хотел ехать в машине Джонсона. Но так как речь шла о сенаторе Ярборо, учтивый Альберт Томас не смог против этого возразить.
— Ладно, — сказал Кеннеди сдержанно, — а губернатор?
— Джон тянет, — сказал конгрессмен.
Проводив сенатора на место, Томас вывел вперед Коннэли.
— Борьба должна прекратиться, — повторил он. — Настало время пожать друг другу руки.
Губернатор занял уклончивую позицию. Когда Томас предложил, чтобы Коннэли представил на обеде президента, а Ярборо — вице-президента, Коннэли возразил, что, насколько ему известно, сенатор должен сидеть в момент, когда происходит представление. Томас неохотно с этим согласился. Он попытался добиться других уступок, но тщетно: ничего не получалось.
— Вы ведете себя как мальчишка, — бросил он губернатору, который холодно ответил, что он хотел бы поговорить с Лэрри О’Брайеном или Кеном О’Доннелом.
— Я уже говорил с ними, — сказал Томас, — и сказал им, чтобы они не уступали.
Что-то заскрежетало: это начали работать тормозные установки и «Ангел» пошел на посадку. Президент задумался. Он спросил:
— Что вы думаете насчет Хьюстона? — Я беспокоюсь, — сказал Томас нервно. Сан-Антонио произвел на него впечатление. Он хотел, чтобы Хьюстон устроил столь же блестящий прием, и он обещал это президенту.