Женщина открывает багажник кнопкой в машине, и я присоединяюсь к Виктору позади машины, когда он достает свои сумки. Но у меня не появляется шанса приватно спросить у него, что он мог сказать, женщина подходит к нам секунду спустя.
— Извините за беспорядок, — говорит она, перебирая ключи; на ее плече висит сумочка. — Я сделала уборку, но если бы у меня была еще пара дней на подготовку, я бы наняла горничную Молли. — Она машет нам следовать за ней. — Пойдемте внутрь. Мой бедный Перчик растерзает жалюзи, если мы еще дольше здесь простоим.
Когда мы подходим к двери под навесом, я слышу со стороны окна приглушенный лай маленькой собачки. Жалюзи хаотично перемещаются за занавеской. Под навесом припаркована еще одна машина, она старая и выглядит так, будто стоит здесь уже несколько лет. Когда женщина открывает дверь, запах еды, восхитительной еды, немедленно заставляет мой желудок урчать и болеть.
— Обед готов, — говорит женщина, провожая нас в кухню. Она кладет свою сумку на стойку; ее лающий шпиц бегает вокруг, решая, чью ногу понюхать подольше, мою или Виктора.
— Садитесь, — говорит она, указывая на кухонный стол.
Не заставляя звать меня дважды, я сажусь на ближайший стул, пустая тарелка ожидает меня.
Виктор садится на соседний стул.
Женщина кружится вокруг с керамической миской, наполненной картофелем-пюре в одной руке и тарелкой, полной жареной курицы в другой, а затем ставит их напротив нас. Маленькая миска с хлебом и корзинка с рулетами следуют за ними.
Не чувствуя права быть первой, я жду, пока Виктор что-нибудь возьмет.
— Что бы вы хотели выпить? — Спрашивает женщина. — У меня есть содовая, чай, молоко, лимонад.
— Воды достаточно, — говорит Виктор и смотрит на меня, вскользь кивая на еду, давая мне разрешение начинать наполнять мою тарелку. — Из крана, — добавляет он в последнюю секунду.
Я тянусь к курице и беру кусочек щипцами.
— Мне тоже воды, — говорю я, поднимая взгляд на женщину, когда кладу ножку курицы на свою тарелку. — Спасибо.
Она мило улыбается, подходит к бару около холодильника и начинает готовить нам напитки, ругая маленькую собаку и выгоняя ее из кухни, подальше от нас.
Когда она вернулась с нашими стаканами, мы с Виктором уже успели положить на свои тарелки, всю еду, которую хотели.
Она ставит наши напитки перед нами.
Я снова благодарю ее и уже не думая о том, кто "начнет первым", беру ложку и начинаю есть, но Виктор останавливает меня, положив два пальца на мое запястье и опуская мою руку обратно на стол. У меня вспыхивает лицо, и я опускаю глаза, надеясь, что женщина не подумает, что я плохо знаю столовый этикет. Я полагаю, она религиозна, потому что мы должны неловко держаться за руки вокруг стола, пока она разговаривает с Иисусом и говорит Ему, как мы благодарны за эту еду и все такое.
— О, Виктор, — шутливо говорит она, — ты не можешь быть серьезным.
Он ничего не отвечает.
Я смотрю на него, сидящего справа от меня, сдвигая брови. Может быть, он один из тех, кто считает, что нужно молиться.
Конечно, нет...
Женщина вздыхает и закатывает глаза, когда тянется и отодвигает мою тарелку от меня.
Теперь я окончательно сконфужена. Я кладу руки на колени под столом, потому что не уверена, что еще я должна с ними делать.
Я поворачиваюсь к Виктору, на мгновение потерявшись в таинственных глубинах его глаз под ярким светом светильника над центром стола. Я нервно сглатываю и возвращаюсь к реальности, когда снова слышу голос женщины.
— Он никому не доверяет, — говорит она мне, зачерпывая немного пюре с моей тарелки и отправляя его в свой рот. Она указывает своей ложкой на меня и продолжает с набитым ртом. — Никогда. Но этого и следовало ожидать. — Она сглатывает. — Что вполне понятно, с учетом его работы и всего остального.
Ее глаза перемещаются на Виктора, и вдруг она меняет тему, как будто он послал ей предупреждающий взгляд, который я пропустила за то время, что поворачивала голову, чтобы тоже посмотреть на него.
— В любом случае, — продолжает она, теперь откусив кусочек от моей курицы, — вы двое можете оставаться здесь так долго, как вам нужно. Свободная комната находится в конце коридора. — Она откусывает от моего хлеба, а затем от рулета, в конце обмывая мою еду своим чаем.