Он смотрит на меня.
— В этом нет необходимости. Девушка скончалась от ранения. Я оставил ее там.
Мой желудок скручивается в узел. Я скрестила руки на груди.
— Николас, — говорит он, опуская профессионализм в его тоне. — Приезжай ко мне в Новую Англию, как только сможешь. Мы получим двойную оплату, а потом... я хочу рассказать тебе, что произошло в Будапеште.
Я наклонила голову слегка набок, услышав эти последние слова. Все остальное, что Виктор сказал Николасу, было ложью, уловкой, чтобы он приехал сюда. Но последняя часть, я чувствую, личная. То, что он сказал, сейчас передо мной, кажется мне странным. Я знаю, что это не имеет ничего общего со мной, так зачем он сказал это сейчас? Именно в этот момент я начинаю понимать, что Николас что-то большее, чем Виктор мне говорит, больше, чем его работа, и чтобы не случилось в Будапеште, должно быть рассказано, потому что его совесть должна быть очищена.
Вот что делают люди, когда они хотят прощения.
Я не знаю почему, но, несмотря на старания Николаса, чтобы меня убили, я чувствую эту боль и грусть внутри. Потому что я знаю, что Виктор намерен делать. Я знаю, что он собирается его убить. Но, я чувствую, что это последнее, что он хочет...
Он кладет свой телефон на стеклянный столик рядом с креслом и расстегивает пуговицы жилета.
— Мне некуда идти, — говорю я ему с дивана. — Я знаю, я была обузой и я сожалею. Саманта сказала мне, что ты рискуешь всем, даже своей жизнью, чтобы помочь мне, и мне нечего дать тебе взамен. Лишь моя благодарность, и я знаю, что это не так много.
Я вздохнула и добавила:
— И я сожалею о Саманте.
Он снимает жилет и галстук и вешает на стул к пиджаку.
— Это было мое решение, чтобы помочь тебе, — говорит он, пока расстегивает свою рубашку. — И Саманта была хорошей женщиной.
— Она тебя любила?
Я складываю руки вместе, на коленях.
— Нет, — говорит он, не глядя на меня.— Она хотела, но я не был способен.
Я хмурю брови в замешательстве.
— Не способен к любви?
— Ты не можешь влюбиться в кого-то, кого не существует, — говорит он, как само собой разумеющееся. — Я ушел прежде, чем у нее был шанс.
— Ты любил ее? — Я задерживаю дыхание.
— Нет. Любовь является препятствием в этом бизнесе. Из-за нее тебя могут убить.
Хотя его ответ оставляет горький привкус во рту, я не могу отрицать, что, возможно, он прав. Хотя я думаю, о том, как Виктор или кто-либо, впрочем, мог идти по жизни, не любя кого-то. Но потом я понимаю, что и я никогда не любила.
— И я знаю, что тебе некуда идти, — добавляет он, — но когда это закончится, и ты будешь в безопасности, тебе придется действовать самостоятельно. Я буду рад помочь тебе, дать достойный старт. — Он останавливается и смотрит на меня пристально, его глаза впились в мои глаза, чтобы захватить мое нераздельное внимание. — Но это скоро закончится. Ты и так была со мной слишком долго.
Я чувствую, что он сердится на меня или, по крайней мере, разозлился на себя, помогая мне. Может быть, это связано с тем, что происходит между ним и Николасом, я не могла знать, но после его телефонного звонка Николасу, Виктор изменился.
И это наполняет меня ужасом.
Он поворачивается и идет через мраморную арку, которая ведет в другую часть этого огромного дома. В некотором смысле, это напоминает мне о местах, в которые Хавьер возил меня, но этот дом, хотя и массивней из тех, что я видела, меньше, чем были другие. И темнее, с темно-вишневыми деревянными полами - столь блестящими, что я вижу свое отражение - и покрыты дорогими коврами: глубокие красные и коричневые, и серые. Высокие, цвета ржавчины, шторы на широких окнах, которые охватывают целиком одну из стен от пола до потолка с видом на океан.
За последующие несколько часов, Виктор остается вне поля моего зрения. Я не чувствую, что он намеренно не обращает на меня внимания, но я знаю, что он хочет побыть один.
Я много думаю о Саманте. И Лидии. И Изель. И Хавьере. Я видела столько смертей. Я убила человека сегодня вечером. По большей части, то есть; я все еще не могу забыть. Я по-прежнему вижу Хавьера: темные, почти черные глаза, смотрят на меня с пистолетом в руке. Я до сих пор дрожу, когда думаю о нажатии на спусковой крючок, когда он смотрел, вплоть до тех пор, пока его тело не коснулось пола. И я никогда не забуду, что он сказал мне перед смертью: