— Ты американка, — говорит он спокойно, но я улавливаю малейшую долю заинтересованности в его голосе.
— Да, я американка, а теперь, пожалуйста, езжай.
Продолжая держать нацеленный ему в голову, пистолет, я передвигаюсь на заднее сиденье, так чтобы тот оказался вне его досягаемости. Я ловлю его мимолетный взгляд на себе через зеркало заднего вида, но в машине с одной лишь включенной подсветкой на передней панели так темно, что я вижу только, как его глаза быстро пробегаются по мне.
Наконец, машина едет вперед и его руки перемещаются на руль. Он спокоен и осторожен, но у меня ощущение, что ни я, ни то, что я могу выкинуть, нисколько его не волнует. Это пугает меня. Думаю, было бы лучше, если бы он просил меня о пощаде, заикаясь от страха и обещая золотые горы. Тогда в доме и даже когда он пустил пулю в лоб вооруженному человеку, которого он так по-простому называл Гильермо, он казался таким же опасным и равнодушным, как и сейчас.
Глава 2
Мы едем двадцать восемь минут. Я смотрю на часы на приборной доске, светящиеся синие цифры уже начинают прожигать мое сознание. Американец не сказал ни слово. Ни одного слова. Я знаю, мне нечего бояться. Ведь пистолет у меня, но боюсь именно я. И я не понимаю, почему он не говорит. Может быть, если бы он включил радио, тишина бы так меня не убивала. Я пытаюсь не спускать с него глаз, в то же время стараюсь понять, где мы находимся. Но пока единственное что попалось на пути это деревья, случайный гипсовый домик и ветхое здание - все выглядит также как в лагере.
Тридцать две минуты и я осознаю, что в какой-то момент опустила пистолет. Мой палец до сих пор находится на спусковом крючке, и я готова нажать на него, если потребуется. Но я была такой глупой, когда думала, что смогу удерживать его больше чем пару минут.
Я не знаю, что я буду делать, когда устану. К счастью адреналин, кипящий во мне, не позволял мне это сделать.
— Как тебя зовут?— спрашиваю я, надеясь прервать молчание.
Мне нужно заставить его доверять мне, если я хочу, чтобы он помог мне.
— Неважно, какое у меня имя.
— Почему?
Он не отвечает.
Я глотаю комок в горле, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Меня зовут Сэрай.
До сих пор нет ответа.
Это что-то вроде пытки, то, как он игнорирует меня. Я начинаю думать, что именно это он и делает. Мучает меня тишиной.
— Мне нужно, чтобы ты помог мне,— говорю я. — Я была пленницей Хавьера с 14 лет.
— И ты думаешь, что я помогу тебе, только потому, что я американец,— говорит он спокойно.
Я колеблюсь, прежде чем ответить.
— Я... Хорошо, а почему бы и нет?
— В этом не заключается мой бизнес.
— Тогда каков твой бизнес,— с отвращением спрашиваю я. — Хладнокровно убивать людей?
— Да.
По спине пробегает дрожь.
Не знаю, что мне следует сказать по этому поводу, и стоит ли вообще что—то говорить, я решаю сменить тему разговора.
— Поможете мне перебраться через границу? — я спрашиваю с отчаянием. — Я... — я опускаю глаза от стыда.— Я сделаю все, что захотите. Но, пожалуйста, помогите мне перебраться через границу. — Я чувствую, как у меня начинают выступать слезы на глазах, но я не позволю ему увидеть меня плачущей. Не знаю почему, но я просто не могу позволить ему это. И я знаю, что он понимает, что я имела ввиду, говоря "все, что захотите". Я ненавижу себя за то, что предложила ему свое тело, но как я раньше говорила - я в отчаянии...
— Если ты имеешь в виду границу США,— он говорит и по некоторым причинам его голос удивляет меня,— тогда ты должна знать, что такое большое расстояние я не смогу тебя везти.
Я отрываю спину от сидения.
— Х-хорошо, как долго сможете?
Я снова ловлю его темный взгляд в зеркале. Наши взгляды пересекаются, и это вызывает дрожь по всей спине.
Он не отвечает.
— Почему вы не хотите помочь мне?— спрашиваю я, окончательно понимаю, что чтобы я не говорила это бесполезно. И когда он все-таки не отвечает, я говорю с отчаянием. — Тогда остановите у обочины и выпустите меня. Я сама дойду остаток пути.
Думаю, его глаза тронула легкая улыбка, когда он взглянул на меня в зеркало. Да, уверена, это я и увидела. Он знает также хорошо, как и я, что меня лучше силой вытащить и потащить обратно в лагерь, чем я по доброй воле выйду из машины.
— Тебе понадобится больше, чем шесть пуль из пистолета.
— Тогда дай мне больше пуль,— говорю я, становясь все злее.— И у меня не только один пистолет.
Это кажется, пробудило его интерес, хоть и не большой.
— Я забрала винтовку у охранника, ударив его по голове, когда проходила мимо забора.
Он кивает так слабо, что если бы я моргнула в этот момент, то не заметила бы этого.
— Хорошее начало, — говорит он и на мгновение снова переключает внимание на грязную дорогу и, в конце концов, поворачивает налево. — Но что ты будешь делать, когда закончатся пули. А они закончатся.
Я ненавижу его.
— Я побегу.
— И они поймают тебя.
— Тогда я ударю их.
Вдруг американец медленно сворачивает с дороги и останавливается у обочины.
Нет, нет, нет! Предполагалось, что все пойдет не так. Я ожидала, что он продолжит ехать, так как знает, что если он оставит меня здесь совсем одну, все, что случится со мной, будет на его совести. Но догадываюсь, что у него ее немного. Мне из принципа хочется выстрелить ему в голову. Он просто смотрит на меня с выражением чего-ты-ждешь? И я не трогаюсь с места. Я осторожно смотрю на дверь и снова на него, потом вниз на пистолет и снова на него.
— Вы можете использовать меня в качестве козыря, — я говорю это, потому что это мой последний шанс.
Его брови едва двигаются, но этого достаточно, чтобы я заполучила его внимание.
— Я любимица Хавьера,— я продолжаю.— Я... отличаюсь от… других девушек.
— С чего вы взяли, что я нуждаюсь в козыре?— спрашивает он.
— Ладно, Хавьер заплатил вам три с половиной миллиона?
— Это работает не так, — произносит он.
— Но я знаю, как работает Хавьер, и если он не заплатил вам до того, как вы вышли оттуда, он никогда этого не сделает.
— Вы собираетесь выходить?
Я тяжело вздыхаю, снова выглядываю в окно, затем поднимаю пистолет и говорю:
— Ты отвезешь меня к границе.
Американец облизывает свои сухие губы, затем машина снова начинает ехать. Сейчас я принимаю решение на ходу. Все продуманные детали моего побега закончились, когда я забралась в эту машину.
Когда американец говорил о границе Соединенных Штатов, мне казалось будто я ближе к границам других стран, чем к США и это приводило меня в ужас. Если я ближе к Гватемале или Белизу чем к Соединенным Штатам, то я сильно сомневаюсь, что мне удастся выбраться из этого живой. Я смотрела на карты. Я много раз сидела в той комнате и проводила кончиком пальца по не большой дороге между Саморой, Сан-Луис Потеси, Лос Мочис и Сьюдад-Хуарес. Но каждый раз я пыталась выкинуть мысли о возможности оказаться еще дальше на юге из головы, я не хотела мириться с тем, что могу быть так далеко от дома.
Дом. На самом деле это просто слово. У меня не было никакого дома в Соединенных Штатах. Тем не менее, там я родилась и выросла, хотя моя мама тоже принимала небольшое участие в моем воспитании. Но я хочу вернуться домой, потому что там всегда было лучше, чем в том месте, где я провела последние девять лет.
Я спиной частично опираюсь на дверь, частично на сиденье, так чтобы смотреть в оба за американцем. Как долго я смогу так продержаться неизвестно. И он знает это.
Может быть, мне следовало просто пристрелить его и забрать машину. Но что бы я тогда делала, ездила бы кругами без всякой цели в этой незнакомой стране, где я не видела ничего кроме жестокости, насилия, убийств и еще много чего невообразимого. Хавьер очень могущественный человек. Очень богатый. Внешность обманчива. Он мог бы жить как наркобароны, которых я видела по американскому телевидению, с богатыми безупречно чистыми домами с бассейнами и десятком ванных комнат, но он предпочитал жить просто. Я не знаю, на что он тратил свое богатство, но точно не на недвижимость.
Прошел час. Я начинаю уставать. Я чувствую жжение в глазах, которое понемногу расходится вокруг век. Не знаю, кого я обманываю. Мне нужно поспать немного, но в ту же секунду, когда я засну, я проснусь либо позади лагеря, связанной к стулу в комнате Хавьера или не проснусь вовсе.
Мне нужно постоянно говорить, чтобы не заснуть.
— Ты не можешь просто сказать, как тебя зовут? — делаю я еще одну попытку.
— Слушай, я знаю, я не выберусь из страны живой. Я знаю, моя попытка сбежать была обречена на провал в ту секунду, когда я вышла за ворота. Поэтому меньшее, что ты можешь сделать, это поговорить со мной. Подумай об этом как о последней милости.
— Я боюсь, что плохо подойду в роли жилетки.
— Тогда для чего ты подходишь? — спрашиваю я, — помимо убийства людей, разумеется.
Я замечаю, как у него слегка двинулась челюсть, но он не посмотрел на меня в зеркало заднего вида.
— Я веду машину, — отвечает он.
Ладно, это ни к чему не привело.
Я хочу плакать от разочарования.
Проходит еще пятнадцать минут в тишине, и я замечаю, что окружающая местность кажется слишком знакомой. Мы все это время едем и ехали кругами. Тут же я начинаю говорить об этом. Но решаю, что лучше всего не показывать, что я догадываюсь.
Я чуть приподнимаюсь с сиденья, направляю пистолет на него и говорю:
— Поверни налево прямо здесь, — и я делаю так следующие двенадцать минут, заставляя его ехать по моему указанию, хотя понятия не имею, куда мы держим путь. А он подыгрывает, на нем ни капли пота, ни малейшего признака того, что его беспокоит пистолет за спиной. Чем дальше мы едем, тем больше я начинаю понимать, что, несмотря на пистолет в моих руках, ситуацию контролирует больше он, чем я.