Коллетт отвернула голову так, что за происходящим на экране могла наблюдать только искоса: так дети делают, когда хотят избежать неприятных сцен в каком-нибудь фильме-ужастике, а все ж боятся пропустить их. Толкер сел обратно в кресло и напыщенно произнес:
— Вы пришли сюда, требуя ответов. Смотрите внимательно. На экране полно ответов.
Кэйхилл отвернулась, обшаривая взглядом то место, где, по словам Толкера, пряталась снимавшая их камера. Краешком глаза она заметила, как на экране телемонитора появилась обнаженная фигура. Кэйхилл перевела взгляд на экран. Это была Барри: разгуливает себе по кабинету Толкера, голая, со стаканом в руке. Вот пошла туда, где сидел он (одетый полностью) в своем кресле. «Ну, давай же! Я готова». Слова произносит заплетающимся языком, смеется, словно пьяная баба. Не дождавшись ответа, уселась к доктору на колени, стала целовать его. Руки Толкера, лаская, побежали по ее телу…
— Вы слизняк! — воскликнула Коллетт.
— Не судите меня, — откликнулся Толкер. — Она ведь тоже там. Смотрите дальше. То ли еще будет.
На экране возникла новая сцена. Барри сидит, скрестив ноги, на ковре — по-прежнему голая. Обнаженная мужская фигура — вероятнее всего, Толкера — держится в тени. Он-то точно знал, куда встать, чтобы не попасть в фокус объектива и под освещение.
Барри держит чистую тарелочку, на которой горкой насыпан кокаин. Сует себе в нос соломинку, наклоняется вперед, тыкаясь другим концом соломины в порошок, и делает носом глубокий вдох.
Кэйхилл вскочила.
— Выключите эту чертовщину! — потребовала она.
— Еще не кончилось. Дальше еще интереснее будет.
Кэйхилл подошла к видику и нажала на кнопку «стоп». Экран погас. Она почувствовала, как доктор заходит к ней со спины. Разом упала на колени, развернулась и нацелила револьвер прямо ему в лицо.
— Легче, легче, — произнес он. — Вовсе не собирался обижать вас.
— Прочь! Ступайте назад.
Он подчинился ее требованию. Она встала с колен. Безмолвно застыла.
— Видели? — подал голос Толкер. — Ваша подруга не была такой святой, какой вы ее считали.
— К святым ее никогда не причисляла, — вымолвила Коллетт. — А кроме того, это не имеет никакого отношения к тому, как и от чего она умерла.
— О нет, имеет, имеет отношение, — возразил Толкер. Он сидел в своем кресле и пробовал какой-то напиток. — Вы правы, Коллетт, все это для детей дошкольного возраста. Готовы к тому, что предназначено для взрослых?
— Вы это о чем?
— Барри была изменницей. Она продалась Эрику Эдвардсу и Советам. — Толкер тяжко вздохнул и сделал большой глоток. — О Боже, даже при этом она оставалась такой невинной! Она ж не способна была отличить советского агента от буддийского монаха. Выдающийся литературный агент — и паршивый агент разведки. Мне стоило бы получше подумать, втягивая ее в наши дела. Впрочем, какой ныне прок в пустых словах? Что было — сплыло.
— Она не была изменницей, — сказала Коллетт, и снова голосу ее недоставало уверенности. Истина неприглядная: она мало знала о своей закадычной подруге. То, что Кэйхилл видела на экране (столь не похожее на ее собственное представление о Барри), наполнило ее душу гневом. — Как посмели вы снимать людей в их…
Толкер расхохотался.
— В их — что? Минуты полнейшего интима? Забудьте про кассету, подумайте о том, что я вам сказал. Она собиралась выдать Эдвардса, и это привело ее к гибели. Я пробовал остановить ее, но…
— Нет, не пробовали. Вы были одним из тех, кто натравлял ее на Эрика.
— Ошибка! Вы во многом ошибаетесь, Коллетт. Бесспорно, она рассказывала мне, что Эдвардс от двух маток разом сосет, и я, как мог, убеждал ее стукнуть на него. Хотите знать, почему? — Кэйхилл не ответила. — Потому, что в этом случае у нее появился единственный шанс самой с крючка соскочить. Они же знали про нее.
— Кто?
— Британцы. С чего, по-вашему, этот шут гороховый, Хотчкисс, на сцену вылез?
Кэйхилл удивилась.
— Что вам о нем известно? Почему?..
— Вы пришли сюда за ответами, — сказал Толкер, поднимаясь с кресла, — я дам их вам, если вы отдадите мне пистолет, сядете и заткнетесь! — Он протянул руку: судя по выражению лица, доктор начинал терять терпение.
Был момент, когда Коллетт собиралась отдать ему револьвер. Даже рукой двинула. Стоило, однако, ему попытаться вырвать у нее оружие, как она мигом руку отдернула. Теперь по лицу доктора было видно: он уже собой не владел. Рассердился. Готов был пойти на что угодно. Готов ударить ее.
Коллетт свирепо уставилась на него, ее охватило страстное желание пустить в ход пластиковый револьверчик — и убить Толкера. Желание это не имело никакого отношения к выяснению меры его ответственности за смерть Барри, оно вообще никак не увязывалось с каким-либо мыслительным процессом в голове Кэйхилл, относившимся к ее работе или заданию. Скорее желание выражало ставшее уже наваждением стремление действовать — нажимать на кнопки, звонить по телефону, давить на спусковой крючок, дабы положить конец сумятице в своей жизни.