Эдвардс улыбнулся. Джекки выбралась на палубу и зажестикулировала. Им что-нибудь нужно? Эдвардс обратился к Брюстеру:
— Ты не проголодался? Я припас кое-что.
— Обязательно. Все что есть.
— Ленч, — знаками показал Эдвардс гибкой девушке-туземке. — И принеси термос. — Снова Брюстеру: — Он полон ромовым пуншем. Выпьем вместе и поговорим откровенно.
— Слишком рано для меня.
— Я немного завелся. Барри Мэйер, Боб. Ты почему спросил меня, что она везла? Об этом ее патрона нужно спрашивать. Психиатра этого, Толкера.
— Вот это меня беспокоит.
— Что тебя беспокоит?
— Что ты знаешь, кто был ее патроном. Что еще она тебе рассказывала?
— Чертовски мало. Она ни словом не обмолвилась о том, что согласилась стать курьером, пока…
— Пока что?
— Пока кто-то ей не рассказал про меня.
— Что ты в Компании?
— Ага.
— И кто это?
Эрик только плечами пожал.
Эдвардс мысленно перенесся в ту ночь, когда Барри Мэйер призналась: ей известно, что он не просто борющийся за выживание владелец наемных яхт и капитан.
Она прилетела на БВО, взяв недельный отпуск. Роман их длился уже больше года, и, памятуя о географически разделявшем их расстоянии, приходилось диву даваться, сколько времени им удавалось выкроить, чтобы побыть вместе. Мэйер прилетала на БВО при любой возможности, а Эдвардс несколько раз летал в Вашингтон на свидание с ней. Встречались они один раз и в Нью-Йорке и как-то даже провели вместе долгий уик-энд в Атланте.
А в тот день при виде ее, сходящей по трапу самолета, он почувствовал что-то вроде озноба: она всегда вызывала в нем неистовое чувство, от которого бросало в дрожь. В его жизни хватало женщин, но очень немногие действовали на него так, как она. Такое чувство вызывала в нем его первая жена. И вторая тоже, если подумать, но с тех пор никто… пока не появилась Барри Мэйер.
Он припомнил, что в тот день Барри была в каком-то особенно легкомысленном настроении. Когда они добирались на машине до виллы, он даже спросил ее, к чему бы это. А она ответила: «У меня есть один секрет, которым хочу с тобой поделиться». Когда же он поинтересовался, что это за секрет, она сказала, что придется потерпеть, пока не настанет «очень особенный момент».
Момент настал той же ночью. Они вышли в море на его яхте, стали на якорь в бухточке среди скал, сбросили там с себя все одежды и нырнули в прозрачную, прохладную воду. Поплавав — больше объятий в водной стихии, чем плавания, — они вернулись на яхту и предались любви. Потом он приготовил островных омаров, и они уселись, голые, на выжженной солнцем палубе, скрестив ноги, касаясь друг друга коленями. Растаявшее масло сочилось и стекало по пальцам, а крепкий ром горел у них в желудках и снимал всякое напряжение, что вызывало неудержимый хохот.
Они решили провести ночь на яхте. После очередных любовных игр, когда они улеглись бок о бок на сложенном парусе, он спросил:
— О’кей, что же это за большой, страшный секрет, которым тебе нужно поделиться со мной?
Барри уже посапывала, засыпая. Его слова пробудили ее. Она замурлыкала, коснулась его бедра и произнесла так тихо, что он не расслышал, что-то вроде: «Тишпино». Видя, что он не понял, она повернулась на бок, подперла голову рукою, заглянула ему в лицо и выговорила:
— Ты — шпион.
Глаза у него сузились. И все же он промолчал.
— Ты работаешь на ЦРУ. Поэтому-то ты и здесь, на БВО.
— Кто тебе это сказал? — спросил он тихо.
— Сказали.
— Кто же?
— Не имеет значения.
— С чего это кому-то взбрело в голову говорить тебе про это?
— С того… ну, я поделилась… ну, с кем говорила… о тебе и обо мне и…
— Что о тебе и обо мне?
— Что мы видимся друг с другом, что я… в самом деле хочешь слышать?
— Да.
— Что я влюбилась в тебя.
— Ох!
— Кажется, тебя больше расстроило именно это, а не то, что мне известно, чем ты на жизнь зарабатываешь.
— Может, и так. А с чего вообще с тобой заговорили об этом? Тот, с кем ты говорила, он что, знает меня?
— Да. Ну, не лично, но о тебе знает.
— Так, а этот приятель твой, он на кого работает?
Ей стало неловко: не ожидала, что он начнет с таким пристрастием ее допрашивать. Она пыталась смехом разрядить обстановку:
— По мне, это здорово. По мне, это глупо, здорово и забавно.
— Что в этом забавного?
— То, что теперь у нас есть общий интерес. На мое литагентство тебе начхать, а мне до лампочки твои лодки, если речь не идет о радости быть на них с тобой.
В его удивленно вскинутых бровях читался еще один вопрос. Общий?