И тут Черепов краем уха услышал, как кто-то возится с дверным замком. Он хотел крикнуть: «Входите, незаперто!» — но, увлеченный опытом, затаился, как мышка, и даже свет погасил от страха. Между тем кто-то, навалившись плечом, и без телепатических подсказок детектива сообразил, что дверь открыта, бесшумно проник в номер и сразу прошмыгнул в комнату. Черепов досчитал до пятидесяти, загибая пальцы и давая преступнику возможность освоиться как дома, и выпрыгнул из ванной, готовый к схватке, щупая пистолет в привычном месте и вспоминая, что убрал его в задний карман брюк. Но пистолет не понадобился: возле кровати Черепова стояла безоружная и беззащитная с виду Ничайкина и трясла простыни.
— Вот это подарок! — завопил детектив, подкравшись, как барс, и схватил критикессу за бока.
— Я… я… просто заглянула, дверь меня пустила…
— Без стука, без приглашения, собственным ключом… — подсчитывал Черепов.
— Просто положить некуда, карманов нет.
— А зачем вам куда-то класть ключ от моего номера?
— Тут во всех номерах такие замки, что к ним любой ключ подходит и даже палец к некоторым.
— А что вы потеряли в моих простынях?
Ничайкина стушевалась и сникла, по розовой щеке поплыла черная слеза.
— Этого я вам никогда не скажу, хоть под пыткой.
— Немедленно признавайтесь в содеянном, — посоветовал Черепов, — и советский народ в лице советского самого гуманного суда немедленно вас простит так, как вы этого заслуживаете!
— Но в чем сознаваться? Посоветуйте!
— Лучше во всем сразу, даже в побочном.
— Нет, во всем я не могу: половину просто не помню — ту, что из девичьей жизни, — да и признание займет не один день.
— Тогда!.. — грозно начал Черепов, растопыривая руки, как символ справедливости.
Но Ничайкина перебила его:
— Да ведь я полюбила вас, дурачок вы мой недогадливый! Простите… — Она забросала лицо ладонями и ускакала в свой номер, вскидывая пунцовые коленки.
«Однако! Какой я хват! — подумал Черепов, оставшись наедине с мыслями, и любовно рассмотрел себя — изувеченного и покореженного — в зеркало. — Сейчас она мне все выложит как на духу, или я ничего не понимаю в женщинах, в которых любой дурак разберется, не то что следователь со стажем. Представлюсь, что взаимен в любви, и покорю без труда, как Чудачкава — Четвертинку Черного. Жаль только, что у Ничайкиной глаза цвета моего поноса, и долго я с ней не побеседую — живот не позволит», — решил детектив.
Но сразу же не понесся вдогонку, а заглянул в ванную и посмотрел на результат экспертизы. Результат оказался вполне положительным: серьга растворилась полностью. Следовательно, она была золотая. Что и требовалось доказать любым подручным способом. На то и «царская водка», чтобы растворять царские металлы без остатка. Проклиная судейскую бюрократию, Черепов тут же накатал акт экспертизы по форме, и, не решив ничего путного, как обойтись с раствором, спустил его в унитаз. «Ну-с, а теперь поболтаем с барышней!» — Черепов от удовольствия полюбовной схватки даже потер ладонь о ладонь и алчно постучал уцелевшими зубами…
Ничайкина стояла у окна спиной к детективу и смотрела на море, видимо успокаивая себя его внешним видом после вырвавшегося признания.
— А что за человек был Чернилов? — спросил Черепов как можно ласковей, как о подарке к Восьмому марта.
— То есть как это «был»? Вы что, его похоронили?
«Стыдно, — покраснел детектив внутренностями. — Стыдно допускать детские промахи с моим опытом в органах».
— Что имел в виду Чернилов, когда сказал за ужином: «Умирать не хочется, а придется»? — спросил Черепов, уходя от вопроса о похоронах к существенному вопросу.
— А вот вы у него и спросите.
Лицо детектива побелело и покрылось мелкими багровыми точками: сколько ему еще терпеть издевательства от этих зажравшихся литераторов! Он не совладал с нервами, плюнул на этику, призрел приличия и закричал во всю глотку, как гестаповец в кино:
— Хватит валять дуру! Даже если вы дура и есть! Выкладывайте все, пока я всерьез не разбушевался!