Вот и ответ, почему Поглощаев пошел с Горчицыным в Сандуны, -- подумал я, а мужику сказал:
-- Нет, я не из подружек Горчицына. Я -- частный сыщик, занимаюсь одним убийством. Как бы вы могли охарактеризовать вашего коллегу?
-- Я держусь подальше от этого бабника.
-- Почему?
-- Он мне противен.
-- Вам бы с ним местами поменяться: его -- в мужское отделение, а вас -- в женское.
Он, наконец, засмеялся:
-- Это точно!
-- Скажите, последние два месяца Горчицын вел себя, как обычно? Может быть, стал нервным, озлобленным, дичился всех?
-- Что-то подобное замечалось, -- сказал массажист. -Клиентки, слышал, жаловались: договариваемся, приходим, а его нет.
-- А не приходил ли к нему такой, знаете?.. -- я, как смог, описал Поглощаева.
-- Нет.
-- А иностранец? -- Я представил ему Шекельграббера.
-- Был.
-- Один?
-- И один, и с женой. Наверное, бисексуал.
-- Не ругались?
-- Скорее наоборот. Выпивали в каморке Горчицына. Потом он его бабу массажировал.
Мы проговорили в таком духе еще минут двадцать: подозрений много, конкретики -- кот наплакал, и расстались...
Больше всего мне не нравилось, что я прыгаю от одного подозреваемого к другому и никак не могу зацепиться за кого-то наверняка. И все эти прыжки могли оказаться в стороны, а не по прямой, или -- чего уж хуже -- в пропасть с уступа на уступ. Чтобы идти наверняка вверх, следовало докопаться до причины, которая стоила жизни Шекельграбберу. А как найти ее, если каждый сидит в своей скорлупе (кроме душки Кувыркалкиной), независимо от того, причастен он к убийству сбоку-припеку или ни сном ни духом? Я мог бы постараться и спровоцировать преступника, но для этого надо хоть очертить круг тех, кому сильно досаждал Шекельграббер. Да и убить его мог наемник, а краденые документы -- лишь предлог, чтобы заманить жертву. Недаром ведь дважды выбирались места людные и только третье -на заре в переулке. Наемника, скорее всего, пригласил бы Поглощаев: после того как дело в фирме наладилось, Шекельграббер и Кашлин ему только мешали. Но, с другой стороны, Поглощаев нанял меня, чтобы найти убийцу. Хотя и тут я всех тонкостей не чувствую. Инициатива могла исходить и от Квочкина, и такая настырная, что Поглощаев вынужден был согласиться, чтобы не поставить под подозрение себя. У Кашлина вроде мотивов никаких, а там бес его знает. Опрелин мог ревновать, а его ребята могли перестараться, предупреждая Шекельграббера, как меня. Но тоже -- сомнительно: если б на них был уже один "висяк", вчера прийти ко мне могли только полные кретины. Впрочем, Опрелин с компанией вполне на них похожи. О Горчицыне я пока слишком мало знаю. Обо всех остальных, общавшихся с Шекельграббером, -- не больше. Но хуже всего, что сам Шекельграббер знаком мне в самых примерных чертах и абрисах. И вина тут моя. Работаю, как начинающий журналист, который берет интервью у доярки: "Расскажите о себе что-нибудь интересное. Читатель это любит". -- "А я не знаю, что у меня интересного". -- "Ну вспомните!" -- "Не знаю"... -- и так можно до бесконечности. Вопросы должны быть четкие и конкретные, иначе моим единственным знанием будет то, что Шекельграббер звал Размахаеву Мунькой. Это, безусловно, ценная информация, но денег за нее Поглощаев не заплатит...
Воспитывая себя подобным образом, я не заметил, как ноги сами привели меня к домжуру. Тело еще ныло от вчерашних побоев, и, думая обмануть боль, я спустился в бар, взял сто грамм коньяка и кофе.
-- Подработать хочешь? -- спросил бармен.
-- Сегодня не могу, хулиганы поколотили, -- я показал на синяк под глазом и сел за угловой столик.
Довольно скоро вокруг меня собралась компашка из журналистов, забежавших после работы расслабиться и поболтать. Говорили они много и сумбурно, но я плохо слушал, думая о документах Шекельграббера, и, в конце концов, решился. Чем черт не шутит. Вытряхнул салфетки из вазочки и написал на них один и тот же текст: "Нашедшему документы на имя Джона Шекельграббера. Вознаграждение гарантируется. Телефон..." -- поразмыслив, я дал телефон Размахаевой. Все-таки у нее стоит определитель номера. Салфетки я раздал ребятам и попросил заверстать в ближайший выпуск. Вознаграждение я им тоже пообещал. От Шекельграббера.
Когда я собирался уходить, в баре неожиданно возник Кашлин. Я не ожидал его здесь, хотя сам говорил, где меня можно найти по вечерам. Он искал взглядом явно меня. Поэтому я поднялся и махнул рукой. Но за моим столиком сидело уже столько народа, что втиснуть еще один стул было невозможно.
-- Может, пойдем в ресторан поужинаем? -- предложил я.
-- Вот, решил вас проведать, -- сказал он. Видимо, фразу он заготовил еще по пути.
Я несколько взбодрился. Раз Кашлин пришел сам, значит, ему хочется что-то сказать с глазу на глаз. У нас это называется: "Ну как не настучать родному человеку"...
Официант, обслуживающий стол, меня не очень-то жаловал. Когда-то я ему здорово насолил, причем умышленно.
-- Деньги-то у тебя есть? -- спросил он, пытаясь унизить.
-- Есть, есть, -- ответил за меня Кашлин удивленно.
-- Тут часто берут в залог часы и документы. Журналисты -они же разгильдяи и пропойцы. Пропивают проданную совесть, -объяснил я бестактное поведение официанта, когда он отошел.
-- А вы в какой газете работаете?
-- Во всех сразу.
Мы выпили, еще выпили, и я тут же налил по третьей, чтобы побыстрей развязать Кашлину язык. Время -- деньги. Вопрос только: чьи?.. Пьянел он скоро и пил охотно, в отличие от меня.
-- Как поживает Кувыркалкина? -- спросил я.
-- Как сыр в масле.
-- А фирма?
-- Как масло, в котором сыр.
-- Я давно хотел спросить, почему вы организовали товарищество с ограниченной ответственностью, а не совместное предприятие?
-- Товарищество с неограниченной безответственностью, -пошутил он. -- В принципе, не хотели затягивать. Для СП пришлось бы посылатьШекельграббера в США, искать фирму-соучредителя... В общем, лишняя волынка и пустая трата денег, которых тогда было шаром покати.
Мы еще выпили, и я заказал второй графин. Кашлин порозовел и оживился.