- Успокойтесь, - сказал Терентьевич. - Нельзя себя так вести.
Размахаева сорвала с его ног тапочки и демонстративно сунула в карманы халата.
Будь я на месте Эркюля Пуаро, немедленно заключил бы, что все дело именно в тапочках, что муж Размахаевой перед сумасшествием напитал их ядом, сотворив таким нехитрым образом тайну роковой женщины. Но я не любил Агату Кристи за обилие шаблонных романов и поэтому спросил:
- Тапочки дороги вам как память?
Размахаева не слышала меня. Она повторила Терентьевичу:
- Если вы порядочный человек - немедленно оставьте мой дом. И забудьте меня. Может быть, вы и очень хороший, добрый, внимательный, но я вас не люблю. Вам со мной будет плохо, и мне будет плохо. Прощайте. А за развод спасибо, сама бы я вовек не собралась.
Навыдов с Терентьевичем ретировались, видимо, до лучшего расположения духа хозяйки, а Размахаева легла немного порыдать в подушку.
- Все это очень забавно и интересно, если только не первоапрельский розыгрыш.
- А вам что еще надо?
Я хотел сказать: тапочки примерить, может быть, я искомый золушок, - но только пожал плечами.
- Что надо? - не унималась Размахаева. - За деньгами пришли? Забирайте под расписку, - она вытащила из-под кровати "дипломат".
Я открыл его и от удивления присвистнул:
- Сколько тут?
- Как сколько? Миллион.
- Тот самый, что Шекельграббер должен был отдать за документы?
Теперь уже она посмотрела на меня, явно ничего не понимая.
- Вы же сказали вчера Поглощаеву, что знаете убийцу Шекельграббера!
Я совсем растерялся. Из ее слов выходило, что, раз я знаю убийцу, я должен знать, что деньги именно у Размахаевой. Видимо, так она и объяснила себе мой приход.
- Это был блеф. Я смотрел на реакцию Поглощаева, пришлось хоть что-то ответить.
И тут же получил две оплеухи и истерику в виде безболезненного приложения. Хотел было ответить, но вспомнил, что из всего женского рода бил только подушку, и опустил руку.
- Вы хуже подлеца, вы - ничтожество! - сказала она, очнувшись.
Вид мой и впрямь был как у оплеванного. Это я рассмотрел в зеркале.
- Значит, Шекельграббер поехал выручать документы, оставив деньги у вас? Значит, он знал, что платить не придется?
- Что мне с ними делать? - Размахаева одновременно подтвердила мой вопрос и задала свой.
- Не знаю. Верните вдове или потратьте: накупите свечек и замаливайте грехи во всех церквях мира.
- Чьи грехи?
- Не знаю.
- А что вы знаете?
- Сегодня я найду убийцу Шекельграббера.
- Далеко ходить не надо.
Я оторопел:
- Так это?..
Она засмеялась:
- Вы полный кретин. Вам не сыщиком надо работать, у вас другое призвание.
- Какое же?
- Много есть профессий для ваших способностей и интеллекта. Дворник, например.
Я обиделся.
- Ладно, еще увидимся, - сказал и вышел...
На улице мне стало еще грустней от безысходности. Когда прохожая парочка бросила: "Мужчина, у вас вся спина белая, только под курткой не видно", - я сухо ответил, что во времена тотального дефицита денег у простых людей праздник дураков ежедневно. Куда идти? - думал я, кружа вокруг дома Размахаевой. Опрелин разговаривать не станет, Кашлин либо отшутится, либо посмеется надо мной; Поглощаев сам ни черта не знает, да еще я ляпнул, что нашел убийцу; остается мелкий пакостник Заклепкин и перетрусивший Горчицын. Ясно, как дважды два, что все дело в Размахаевой. Но кто лишил жизни Шекельграббера из-за нее? А может быть, и не из-за нее вовсе, но что она как-то тут вольно-невольно участвует - это точно.
Я чувствовал себя учеником костоправа, не выдержавшим экзамен. В старину их профессионально признавали так: клали битый кувшин в горшок, а ученик должен был его собрать на ощупь.
Из дома вышла Размахаева, явно нервничая. Я затаился. Через минуту к дому подъехал "УАЗик". Опрелин вышел из машины и открыл Размахаевой дверь натренированными движениями "шестерки". Они сразу уехали, а я чертыхнулся, потому что не имел денег на такси, чтобы последовать за ними.
Тогда я поехал в сауну, собираясь снять ремень, расстелить Горчицына на его массажном топчане и сечь в присутствии клиенток до тех пор, пока не расскажет все подчистую. Хотя и он мог толком ничего не знать: может, подсмотрел, дурак, ненароком, как Опрелин с Заклепкиным воруют документы Шекельграббера, и пытался осторожно вывести меня на этот факт.
- А он уже второй день нос не кажет на работе, - сообщил мне начальник Горчицына.
- И что из этого следует?
- Может, заболел, но в таких случаях звонят, чтобы предупредить клиентов. Уволю я его к чертовой матери...
Но Горчицын не заболел, это я чувствовал определенно. Он перетрусил и ударился в бега. Скорее всего, именно он и звонил Шекельграбберу, требовал миллион за документы. Но с какой целью? Просто нервы потрепать? И почему Шекельграббера убили в Армянском переулке, в пенатах Заклепкина?..
Выхода у меня не было. Ехать к Заклепкину казалось верхом идиотизма. Я даже не мог придумать, что спросить у этой пенсионной вши с пуделем. И я сдался. Плюнул под ноги и поехал к Квочкину за разгадкой...
В дежурной части на проходе меня остановил милиционер. Просто ужас! Никуда войти нельзя без скандала.
- Сегодня майор Квочкин не принимает.
- Меня примет. Позвоните ему.
- А вы по делу или по личному?
- По личному делу. Он пригласил машину обмывать.
Милиционер освободил дорогу.
В кабинете Квочкина сидели еще четыре чина, а на столе стояло в два раза больше бутылок. Под столом, но без пробок, столько же. Говорили громко, и еще в коридоре я понял, что и тут не чураются патриотических тем.
- Ну в какой еще стране таким дуракам, как мы с тобой, дали бы диплом о высшем образовании? Просто так, под расписку о невыезде?
- Угу, - пробурчали в ответ.
Я вошел и сел на крайний стул. Квочкин, наконец, меня заметил и сказал:
- Заходи.
- Спасибо, - сказал я.
- Выпей за мою "пятерку" редиска ты эдакая, - сказал он, протягивая стакан водки.
- Один, что ли? Не чокаясь? Как на поминках?
Квочкин согласно кивнул и налил всем. Потом дружно похрустели парниковыми огурцами.
- Ты бы хоть нас познакомил, - сказал лейтенант Квочкину.