— Где территориально назначались встречи? — спросил я.
— Первая — в 12.00 за станцией «Таганская» у пивной палатки, вторая — в 14.00 у входа на Рогожский рынок, третью Ваня нам не назвал, но, судя по всему происшедшему, в четыре утра в Армянском переулке.
— И ни одного свидетеля? — спросил я. — Все-таки центр города.
— Только старик с собакой, который и обратил внимание на труп в машине, — сказал Поглощаев.
— Со счета никто не пытался снять деньги? — спросил я.
— Это невозможно без хозяина, — ответил Поглощаев и посмотрел на меня, как на профана. Впрочем, вполне заслуженно: у меня никогда не было чековой книжки.
— Мы думаем, что действовал одиночка, спивающийся, но еще помнящий светлое прошлое. И кое-что знающий, потому что осторожный. Может быть, опустившийся бывший милиционер. У них ведь сейчас поветрие — в преступники идти.
Я кивнул, показывая, что принимаю к сведению и разберусь. Делать какие-либо выводы вслух мне не хотелось, не дай Бог совсем примут меня за дубиноголового. Они и так уж, по-моему, сомневались в правильности выбора.
— Не могли бы вы проверить всех милиционеров района, уволенных в последние годы за провинности, превышение и несоответствие? — спросил Поглощаев.
— Милиция это уже сделала, — сказал я, — но, конечно же, лучше перепроверить. У них своя гордость. Я только не пойму, зачем было убивать бедного Шекельграббера? Не мог он в последний момент выкинуть какой-нибудь финт? Например, напугать вымогателя до смерти.
— Может быть, из-за угла неожиданно вышел прохожий и убийца принял его за засаду, — сказал Кашлин.
— В таком случае он дал бы стрекача, а не тратил время на бессмысленное убийство, — сказал я.
Наконец-то Поглощаев согласно кивнул, признавая правоту моего суждения.
— Хорошо, — сказал я, — версию с одиночкой я отработаю. Какие еще есть соображения?
Компаньоны переглянулись.
— Рэкет? — намекнул я.
— С ними мы еще в первый день договорились! — махнул рукой Поглощаев.
— Конкуренты?
— Невозможно. У нас ноу-хау, хоть и пятитысячелетней давности, на которое к тому же никто не претендует.
— Месть из ревности?
— Вообще-то любовница у него была, но она незамужняя. Да и чего ее ревновать? Дура из дур, — сказал Поглощаев тоном самца, которому самому хотелось, да не досталось. — Хотя были и другие, и много, но к ним он относился, как к одноразовым шприцам.
— Одного раза для ревнивца вполне достаточно. А темные делишки?
— Исключено. Все-таки в одном кабинете сидим. Мы бы почувствовали, если б он начал работать только на свой карман.
— Кто из ваших сотрудников был в курсе, что у Шекельграббера украли документы?
— Да, пожалуй, все, — сказал Кашлин. — Все ему сочувствовали.
— Можно посмотреть личные дела?
— Мы их не заводили. Мы же не оборонный завод, а похоронное бюро.
— Тогда я попрошу написать мне небольшое досье на каждого.
— Даже на нештатников? — спросил Кашлин.
— На всех, кто имеет хоть какое-то отношение к вашей фирме, — сказал я. — И обязательно укажите национальность и степень патриотических чувств.
— Зачем?
— Шекельграббер, Армянский переулок, синагога — все наводит на простую мысль: приехал какой-то, когда русским денег не хватает, — объяснил я.
— Если б все евреи были такие, как Ваня, от Израиля давно б мокрое место осталось, — сказал Кашлин. — К нам тут заходил один, предлагал на паритетных началах переправлять прах родственников на святую землю. Вот это еврей! Хотя рожа у него была совершенно рязанская.
— Еще мне нужен телефон его любовницы и записная книжка.
— Телефон — пожалуйста, а книжки нет. Можете забрать все визитные карточки, какие найдете в его столе.
— А где он жил?
— Снимал квартиру на юго-западе. Она опечатана, ключи в милиции.
— Он владел русским языком?
— Да, поскольку его жена так и не удосужилась выучить английский. Типичный случай русского хамства в чужой стране, — сказал Поглощаев. — Мне кажется, ее уровень — что-то среднее между продавщицей и кладовщицей, судя по рассказам Вани, то есть почти американский стандарт. Присосалась к нему, как клещ, а он, дурак, поверил всяким небылицам о русских женщинах, начитавшись Некрасова. Теперь вот его убили, а она не торопится…