– Он сам об этом объявил во всеуслышание.
– Хотите сказать, что об этом знала вся деревня? Да они бы и так до всего дознались. Кто, по-вашему, мог затаить на него зло?
Передо мной встало смертельно бледное лицо Лоуренса Реддинга с застывшим взглядом полубезумных глаз. Но от необходимости отвечать я был избавлен – в коридоре послышались шаги.
– Полиция, – сказал мой друг, поднимаясь.
Наша полиция явилась в лице констебля[17] Хэрста, сохранявшего внушительный, хотя и несколько встревоженный вид.
– Добрый вечер, джентльмены, – приветствовал он нас. – Инспектор будет здесь незамедлительно. А пока я выполню его указания. Насколько я понял, полковника Протеро нашли убитым в доме священника.
Он замолчал и устремил на меня холодный и подозрительный взгляд, который я постарался встретить с подобающим случаю видом удрученной невинности.
Хэрст прошагал к письменному столу и объявил:
– До прихода инспектора ни к чему не прикасаться!
Констебль извлек записную книжку, послюнил карандаш и вопросительно воззрился на нас.
Я повторил рассказ о том, как нашел покойного.
Записав мои показания, что заняло немало времени, он обратился к доктору:
– Доктор Хэйдок, что, по вашему мнению, послужило причиной смерти?
– Выстрел в голову с близкого расстояния.
– А из какого оружия?
– Точно сказать не могу, пока не извлекут пулю. Но похоже, что это будет пуля из пистолета малого калибра, скажем, «маузера-25».
Я вздрогнул, вспомнив, что накануне вечером Лоуренс признался, что у него есть такой револьвер. Полицейский тут же уставился на меня холодными рыбьими глазами.
– Вы что-то сказали, сэр?
Я замотал головой. Какие бы подозрения я ни питал, это были всего лишь подозрения, и я имел право умолчать о них.
– А когда, по вашему мнению, произошло это несчастье?
Доктор помедлил с минуту. Потом сказал:
– Он мертв примерно с полчаса. Могу с уверенностью сказать, что не дольше.
Хэрст повернулся ко мне:
– А служанка что-нибудь слышала?
– Насколько я знаю, она ничего не слышала, – сказал я. – Лучше вам самому у нее спросить.
Но тут явился инспектор Слак – приехал на машине из городка Мач-Бенэм, что в двух милях от нас.
Единственное, что я могу сказать про инспектора Слака, так это то, что никогда человек не прилагал столько усилий, чтобы стать полной противоположностью собственному имени[18]. Этот черноволосый смуглый полицейский был непоседлив и нахрапист. Его черные глазки так повсюду и шарили. Вел он себя крайне грубо и заносчиво.
На наши приветствия он ответил коротким кивком, выхватил у своего подчиненного записную книжку, полистал, бросил ему вполголоса несколько коротких фраз и подскочил к мертвому телу.
– Конечно, все тут залапали и переворошили, – буркнул он.
– Я ни к чему не прикасался, – сказал Хэйдок.
– И я тоже, – сказал я.
Инспектор несколько минут был поглощен делом: рассматривал лежавшие на столе вещи и лужу крови.
– Ага! – торжествующе воскликнул он. – Вот то, что нам нужно. Когда он упал, часы опрокинулись. Мы знаем время совершения преступления. Двадцать две минуты седьмого. Как вы там сказали, доктор, когда наступила смерть?
– Я сказал – с полчаса назад, но...
Инспектор посмотрел на свои часы.
– Пять минут восьмого. Мне доложили минут десять назад, без пяти семь. Труп нашли примерно без четверти семь. Как я понял, вас вызвали немедленно. Скажем, вы освидетельствовали его без десяти... Да, время сходится, минута в минуту.
– Я не могу утверждать категорически, – сказал Хэйдок. – Время определяется примерно в этих границах.
– Неплохо, сэр, совсем недурно.
Я не раз и не два пытался вставить свое слово:
– Часы у нас, знаете ли...
– Прошу прощенья, сэр, если мне что понадобится узнать, я задам вам вопрос. Времени в обрез. Я требую абсолютной тишины.
– Да, но я только хотел сказать...
– Абсолютной тишины! – повторил инспектор, буравя меня бешеным взглядом.
Я решил повиноваться. Он все еще шарил взглядом по столу.
– Зачем это он сюда уселся? – проворчал он. – Хотел записку оставить – эге! А это что такое?
Он с видом победителя поднял вверх листок бумаги. Слак был так доволен собой, что даже позволил нам приблизиться и взглянуть на листок из своих рук.
Это был лист моей писчей бумаги, и сверху стояло время: «18.20».
«Дорогой Клемент, – стояло в записке. – Простите, ждать больше не могу, но я обязан...»
Слово обрывалось росчерком там, где перо сорвалось.
– Яснее ясного, – раздувшись от гордости, возвестил инспектор Слак. – Он усаживается, начинает писать, а убийца потихоньку проникает в окно, подкрадывается и стреляет. Ну, чего вы еще хотите?
17