Она задумалась.
— Не знаю. То есть плана не составила.
— Итак, вы до такой степени разозлились на него, что сразу же сели в машину и поехали в Эшли-Грин, не имея ни малейшего представления, что будете делать по приезде туда?
— О нет! — саркастично ответила Антония. — Я взяла нож, всадила его в Арнольда, а потом пошла и провела ночь в его доме исключительно с той целью, чтобы вы поняли: я убийца. К тому же я сказала вашему тупому полицейскому, что у меня на юбке были пятна крови. — Она умолкла, ее злобная насмешливость мгновенно улетучилась. — А это не так глупо, как кажется. Теперь думаю, что если бы я убила Арнольда, это был бы хороший план. Даже блестящий. Никакие присяжные не поверили бы, что у меня хватило глупости оставаться возле места преступления и демонстрировать запятнанную кровью одежду. Нужно будет сказать Джайлсу.
В эту минуту в студию вошел Кеннет. Антония тут же выложила ему свои соображения.
Суперинтендант уже достаточно познакомился с Верекерами и почти не удивился горячности, с которой Кеннет немедленно включился в дискуссию.
— Все это замечательно, — сказал он, — но как быть с подравшимися собаками?
— Я вполне могла спровоцировать эту драку, — с величественным видом промолвила сестра.
— В это время ночи нет, — возразил Кеннет. — Если ты убила Арнольда и твоя одежда была в крови, то встреча с охотничьей или какой бы там ни было собакой оказалась чистой случайностью. И ты не собрала достаточно улик против себя. Очевидно, если бы у тебя хватило ума совершить убийство и потом укрыться в доме убитого, тебе следовало бы сказать кому только возможно, что ты едешь разобраться с Арнольдом. После этого никто не поверил бы, что его убила ты. Что скажете, суперинтендант?
— Скажу, — ответил раздраженный Ханнасайд, — что ваши языки не доведут вас до добра.
— Ага! — воскликнул Кеннет с озорным блеском в глазах. — То есть вы не знаете, что о нас думать.
— Очень может быть, — сказал Ханнасайд без улыбки и с этими словами удалился. Но впоследствии он признался сержанту Хемингуэю, что парень верно оценил ситуацию.
А Антония пригласила жениха приехать, как только тот окончит работу. Появившись в начале седьмого, Мезурье застал брата и сестру спорившими по поводу того, сколько абсента вливать в шейкер. Невеста почти не обращала на него внимания, пока не было достигнуто согласие. Только когда Кеннет наконец одержал верх на том основании, что он старше, коктейль хорошо взбили и разлили по стаканам, Антония кивнула жениху и сказала:
— Я рада, что ты смог приехать. Здесь был этот суперинтендант, и, думаю, нам следует обсудить положение дел.
Рудольф бросил на нее быстрый взгляд.
— Дорогая, какой у тебя серьезный вид! Нельзя так из-за этого нервничать. Что теперь на уме у почтенного суперинтенданта?
— Коктейль никуда не годится, — бесстрастно заметил Кеннет. — Ты сбила его не так, как я сказал. Если думаешь, что эта ищейка в человеческом обличье интересуется тобой, ты ошибаешься. Он идет по моему следу, и я не направил его в другую сторону. А вот и Лесли! Лесли, дорогая моя, поднимайся! — Он высунулся из окна и во весь голос обратился к мисс Риверс: — Дорогая, я, можно сказать, в оковах, так что поднимись на последний коктейль. Хотя нет, не надо. Его сбивала Тони. Я угощу тебя выпивкой в «Кларенс армс».
Он поставил стакан на стол и стремительно выбежал из студии.
Антония, вновь отвлекшаяся от жениха, высунулась из окна и общалась с мисс Риверс, пока Кеннет не появился в извозчичьем дворе и не повел гостью в сторону «Кларенс армс». Только тогда она повернулась к Рудольфу и спросила, о чем у них шла речь.
— О, наверное, ты очень беспокоилась из-за этого суперинтенданта, так ведь? — сказал Мезурье. — Дорогая, тебя это ужасно расстраивает.
— Нет, — резко сказала Антония. — Но я хочу знать, Рудольф, что ты замышлял?
Он побледнел, но ответил с веселым смехом:
— Замышлял, Тони? Как это понять?
— Так вот, — сказала Антония, допивая свой коктейль, — у меня создалось впечатление, что ты подделывал подпись Арнольда или что-то в этом духе.
— Тони! — возмущенно воскликнул он. — Если ты обо мне такого мнения…
— Замолчи, — попросила Антония. — Это серьезно. Из-за этого я и поехала к Арнольду в субботу вечером. Он написал, что хочет привлечь тебя к суду.
— Свинья!
— Знаю, но объясни мне, в чем дело?
Мезурье, сунув руки в карманы, прошелся по квартире.
— Я в чертовски опасном положении! — неожиданно сказал он. — Видит Бог, я не хотел тебя в это втягивать, но если сам не скажу, скажет кто-нибудь другой. Думай обо мне что хочешь, только…
— Извини, что перебиваю, но, будь добр, открой тот шкаф, посмотри, есть ли там банка с соленым миндалем, — попросила Антония. — Я вдруг вспомнила, что покупала его и положила то ли туда, то ли…
— Здесь его нет, — обиженно сказал Рудольф. — Конечно, если соленый миндаль для тебя важнее, чем мои…
— Нет, но я точно помню, что покупала его, — сказала Антония. — И если он у нас есть, то жаль… Ладно, это не важно. Рассказывай дальше о своем подлоге.
— Никакого подлога нет. Хотя, видит Бог, при такой острой нужде в деньгах даже удивительно, что я не совершил ничего подобного.
— Бедняга! — сказала Антония с вежливым, но ехидным сочувствием.
Мезурье умерил пафос.
— Полицейские кое-что раскопали. Только это не может причинить мне вреда. То есть не доказывает, что Арнольда убил я, хотя, естественно, наводит их на подозрения. Я… понимаешь, Тони, я находился в отчаянном положении. Мне срочно требовалось раздобыть деньги, поэтому я… в общем, одолжил кое-что у фирмы — у фирмы Арнольда. Само собой, нет нужды говорить тебе, что это просто заем, и, собственно, я постепенно выплачивал взятые деньги. Ты понимаешь, так ведь, дорогая?
— Да, конечно, — ответила Антония. — Ты подделывал счета, и Арнольд узнал об этом. Кстати, я часто задавалась вопросом, как это делается. Как ты это делал, Рудольф?
Он покраснел.
— Прошу тебя… Тони, это… это мне очень неприятно. Так поступать не следовало, но я рассчитывал, что смогу все выплатить до ближайшей ревизии. Я и не подозревал, что Арнольд следит за мной. Потом он напустился на меня — в то субботнее утро. Грязно оскорблял — ты знаешь, каким он может быть! Мы… мы слегка повздорили, и он угрожал передать дело в суд, боюсь, дорогая, главным образом из-за того, что ты сказала ему о нашей помолвке. Я не виню тебя, но это, с учетом всех обстоятельств, очень несвоевременно. А хуже всего, что нашу… ну… ссору слышала эта противная особа Миллер и, разумеется, выложила все суперинтенданту в весьма преувеличенном виде. И в довершение всего… — Он сделал краткую паузу и, хмурясь, уставился на свои ногти с безупречным маникюром. — Самое удивительное, — медленно произнес он. — Признаюсь, я не понимаю этого. Какой-то идиот, деревенский констебль, вообразил, будто видел в субботу вечером мою машину в десяти милях от Хенборо. Разумеется, это полнейшая чушь, но сама видишь, какую угрожающую окраску это придает делу.
Антония внезапно выпрямилась:
— Рудольф, откуда ты знаешь, когда был убит Арнольд?
Он захлопал глазами:
— Не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Прекрасно понимаешь. В воскресенье, когда ты пришел сюда на ужин, то сказал, что поссорился с Арнольдом в день его смерти.
— Я так сказал? Тогда, наверное, узнал от тебя. Не представляю, как еще мог бы узнать.
— Хватит юлить. Если ты убил Арнольда, можешь спокойно сказать об этом, потому что мы с Кеннетом ничего не имеем против, и нам в голову не придет тебя выдать.
— Я его не убивал. Ради бога, не говори больше этого!
— А как быть с твоей машиной, которую видели возле Хенборо?
— Это была не моя машина! То есть я не знаю, моя или нет, но меня в ней не было. Я весь вечер сидел в своей берлоге. Доказать этого не могу, но если взять слово какого-то сонного констебля против моего…
— Дело в том, что никто из нас не может ничего доказать, — бодро сказала Антония. — И ты вступил в благородную армию подозреваемых. Если станешь главным подозреваемым, Кеннет очень расстроится. Он считает себя ужасно умным. Думаю, так оно и есть — мой брат может быть умным, когда захочет.