Те завели протяжную, тоскливую мелодию, и Зумурруд, сложив руки над головой, принялась ритмично двигать пышными бедрами. Не прекращая волнообразных движений, она начала выгибаться назад все ниже и ниже, пока соединенные над головой руки не коснулись пола. Налитые соски на груди вызывающе нацелились вверх, а волнистые локоны кольцами рассыпались по полу. Девушка закрыла глаза, и на гладкие щеки пушистой бахромой опустились ресницы.
Ритм мелодии, отбиваемый глухими ударами барабана, ускорился. Чао Тай полагал, что сейчас девушка разогнется и начнет танцевать, однако она оставалась недвижимой. Внезапно он увидел, как в середине обнаженного живота медленно стал оживать изумруд. Остальная часть выгнутого дугой тела не шевелилась — двигался только живот: вверх-вниз, вправо-влево… странными прерывистыми рывками. Барабан вновь ускорил темп: теперь изумруд описывал окружность, становившуюся все шире и шире. Чао Тай глаз не мог оторвать от зеленого камня, призывно поблескивающего в свете ламп. Горячая кровь ударила в голову; в горле пересохло; пот струйками стекал по лицу, но воин ничего не замечал.
Опомнился он, лишь когда барабанная дробь неожиданно смолкла. Струнный инструмент, выдав еще пару тягучих нот, тоже затих. В мертвой тишине танцовщица разогнулась и со звериным изяществом встала, несколькими взмахами руки поправив растрепанные волосы. Грудь ее тяжело вздымалась, обнаженное тело покрывала тонкая пелена нота. Чао Тай уловил сильный запах мускуса, и аромат этот смешивался со странным, непривычно острым запахом тела. Тайвэй попытался убедить себя, что это отвратительно, но этот запах невольно пробудил в глубине его души какие-то первозданные чувства, вызван в памяти смесь запаха преследуемого зверя, лошадиного нота и горячей крови на поле боя.
— Иншаллах! — восхищенно выдохнул Мансур.
Достав из пояса золотую чужеземную монету, он бросил ее стоявшей на коленях танцовщице. Та ловко поймала золото и не глядя бросила музыкантам. Затем, не поднимаясь с коленей, развернулась к Чаю Таю и заговорила на чистом северном диалекте:
— Гость прибыл к нам издалека?
Чао Тай сглотнул подступивший к горлу комок; во рту у него пересохло. Торопливо отхлебнув из чаши, он попытался ответить непринужденно:
— Я из столицы, мое имя — Чао Тай.
Танцовщица одарила воина взглядом больших, влажно поблескивающих глаз, потом обернулась к его соседу и равнодушно осведомилась:
— Вы пребываете в добром здравии, господин Яо?
Торговец расплылся в широкой улыбке.
— Да, в замечательном, благодаря Аллаху! — в подражание арабам отозвался он и, алчно уставясь на ее грудь, изрек: — Как сказал наш ханьский поэт: «Дерево гнется под тяжестью спелых плодов»
Мансур, потемнев лицом, гневно посмотрел на Зумурруд, каковая в тот момент наполняла чаши гостей. Когда девушка наклонилась к Чаю Таю, от дурманящего, почти звериного запаха у тайвэя все внутри перевернулось, и он непроизвольно стиснул кулаки, чтобы не утратить самообладание. А девушка, склонив к нему голову и обнажив в улыбке ослепительно белые зубы, шепнула:
— Я живу на первой лодке в четвертом ряду.
— Иди сюда! — резко окликнул ее Мансур.
Зумурруд обернулась, и хозяин дома сердито отчитал ее по-арабски.
Она медленно вскинула брови, по тут же капризно протянула на северном диалекте:
— Я беседую с кем захочу, о Властелин множества кораблей!
Лицо Мансура исказилось, глаза полыхнули бешенством.
— Поклонись и попроси прощения за дерзость! — прорычал он.
Зумурруд плюнула на пол у его ног.
Мансур разразился проклятиями, вскочил и, ухватив женщину за волосы одной рукой, рынком поднял на ноги. Другой рукой он сорвал бахрому с бедер танцовщицы, развернул ее лицом к гостям и громко выкрикнул гортанным голосом:
— Полюбуйтесь на прелести этой шлюхи! Все они продажны!
Зумурруд попыталась выскользнуть, но Мансур грубым рывком развернул ее обратно, силой поставил на колени и, прижав голову танцовщицы к полу, что-то крикнул музыкантам. Игравший на струнном инструменте араб поспешно встали подал хозяину длинный ротанговый смычок.
Чао Тай кое-как оторвал взгляд от распростертой па полу женщины.
— Вам лучше уладить ссору в домашнем кругу, — Холодно бросил он Мансуру. — Иначе вы поставите гостей в неловкое положение.
Мансур смерил его огненным взглядом и открыл было рот, собираясь дать отповедь, по вовремя опомнился. Прикусив губу, араб бросил смычок и выпустил волосы жертвы. Затем, бормоча под нос ругательства, слова сел.