В столовой Дворка даже не заикнулась о его политической карьере и, как всегда, не выразила ни интереса, ни восхищения. Одного его взгляда в ее глаза оказалось достаточно, чтобы он расстался с чувством триумфа и гордости. В комнате Моше, где они после обеда пили кофе, к нему тут же вернулось прежнее чувство неловкости, как будто он все еще оставался ребенком, которого приняли в семью только из уважения к его сестре.
Когда он уехал, к нему стали относиться как к предателю, хотя он никогда не учился за счет кибуца. Главная причина была в том, что ему хотелось стать юристом, а совет кибуца порекомендовал ему «обождать с этим, а пока изучать что-нибудь полезное для кибуца», например экономику или сельское хозяйство. Решение совет принял почти единогласно, и одна из старейших его членов по имени Йохевед, сложив руки на внушительного размера груди, произнесла: «Куда ты торопишься? Образование — не главное в жизни. Сначала ты должен несколько лет отработать в кибуце». Сокрушительный довод привела Матильда: «Мы еще даже своих детей, которые родились в кибуце, ни разу не посылали в университет». И хотя ее слова потонули в шуме возмущения, Аарон уже давно решил, что ему нужно уезжать, поскольку для него была невыносимой сама мысль смириться с теми скромными возможностями, которые открывал для него кибуц.
Когда он уведомил секретариат о своем намерении, они отправили его к Дворке для разговора, который сохранился в его памяти до мельчайших подробностей. Она подошла к нему в столовой во время обеда и сказала: «Почему бы тебе не прийти попозже и не поговорить?» Он помнил, как несмело постучал в ее дверь, как она скупыми и точными движениями сняла кофе с огня ровно в тот момент, чтобы не дать ему перелиться через край, как порезала торт, поставила чашки и блюдца на стол, покрытый вышитой скатертью. Он помнил, как невнятно бормотал, что не может ждать два-три года, когда наступит его очередь, и что должен уехать сейчас, а она говорила, что небольшая жертва сегодня поможет оправдать все его действия завтра.
В тот момент он не понимал, что значили слова Дворки, но потом, с годами жизнь доказала правоту ее слов, и он утешал себя лишь тем, что хорошо учился, стал преуспевающим юристом и теперь может похвастаться своей собственной квартирой в Рамат-Авиве[2] и автомобилем с кондиционером, который он парковал сейчас у дома Моше. Он любил думать о своих достижениях всякий раз, когда ему казалось, что жители кибуца недооценивают его успех.
Когда он покидал кибуц, Оснат уже переехала в маленький домик к сыну Дворки Ювику, но Дворка не захотела вспомнить об этом, хотя каждому было ясно, что это событие разбило его сердце. Только в самом конце их разговора, когда Дворка встала, держа в руках кофейные чашки, в ее голосе неожиданно послышалась теплота, и она сказала:
— Конечно, если только твое решение уехать не объясняется событиями личной жизни… — Но он проигнорировал это замечание и встал, переминаясь с ноги на ногу. Тогда она добавила: — В любом случае не все рождаются для того, чтобы стать бригадирами полеводческих бригад. И тебе, кажется, такая перспектива тоже не улыбается.
И снова в ее словах ему послышалось, что его так и не стали считать сыном кибуца. Ему хватило сил расправить плечи и сказать:
— Я подумаю. Я еще не принял окончательного решения.
Иногда, возвращаясь домой из поездок в Иерусалим, он думал, как могла бы сложиться его жизнь, если бы он связал свою судьбу с Оснат. Конечно, если бы она не остановила свой выбор на Ювике, а он не уехал из кибуца. Интересно, смог бы он жить размеренной жизнью, воспитывая детей и бурно обсуждая местные дела на регулярных собраниях? Но каждый раз его фантазии обрывались в тот момент, когда ему виделось, как они с Оснат укладывали детей спать и оставались наедине у супружеской кровати. (У Ювика и Оснат их было четверо. Сколько их могло быть с Оснат у него?) Мысленная картинка рассыпалась от вспыхивающей в нем злости, которая не оставляла его все эти годы.
Торжества подходили к концу. Народ медленно потянулся к столовой. Аарон, поджидая Моше, который решил поговорить с мужчиной, отсоединявшим микрофоны, не спеша шел рядом с его женой, Хавале, державшей за руку сына. Двое их младших детей шли впереди, а двое старших свернули к военному мемориалу в честь погибших в войнах кибуцников. Когда она смотрела на удалявшихся старших детей, взгляд ее полнился гордостью, но позже, когда они уже вместе с Моше пили кофе, глаза Хавале погрустнели. Сейчас Моше стоял на пороге комнаты своего сына Амита и разговаривал с ним. Амита отпустили из воинской части на празднование юбилея.