— Значит, она даже не упоминала о вашем личном счете?
— Не упоминала. Ведь она знала, что у меня его нет.
— Часто люди думают, что они знают других людей, а на поверку оказывается совершенно обратное. — Теперь молчал Джоджо. — А что было потом? — спросил Михаэль.
— Когда — потом?
— Ну, когда она рассказала вам, что все знает.
— У нас состоялся долгий разговор, — с усилием произнес Джоджо, — который мне, естественно, не понравился.
— Когда это произошло?
— Несколько месяцев назад. Не помню точно — три или четыре.
— И как закончился ваш разговор? В каком духе? — Джоджо молчал. — Вам нечего сказать? — спросил Михаэль.
— Ну, теперь-то мне можно попить? — взмолился Джоджо.
Михаэль пошел в туалет и вернулся со стаканом воды. Теперь пауза была возможна и даже необходима.
— Итак, чем закончился этот разговор? — спросил Михаэль после того, как Джоджо поставил стакан на пол около кровати.
— Мы разошлись во мнениях.
— Другими словами?
— Она посчитала, что делать такие вещи, ни с кем не советуясь, — это преступление.
— И как она решила поступить? — Джоджо молчал. — Послушайте, дружище, — нетерпеливо произнес Михаэль, — в конце концов, мы все узнаем, а у вас, кроме всего прочего, имеется лицензия на использование паратиона. Сколько мне еще из вас все выдавливать — уже и так полночь.
— Она хотела вынести этот вопрос на общее собрание, — произнес казначей, вытирая рукой пот со лба.
В наступившей тишине Михаэль слышал, как за окном трещали цикады и квакали лягушки. Он впервые заметил, что один из углов — как раз над его кроватью — на потолке задернут паутиной.
— Итак? — Михаэль закурил очередную сигарету.
— Я не убивал ее! — сказал Джоджо. Михаэль молчал. — Даже если бы она вынесла этот вопрос на общее собрание, то что бы случилось?
— Не знаю, — ответил Михаэль, — вам это лучше известно.
— Да что могло случиться? Ну, покричали бы немного, немного поскандалили, но со мной бы ничего не случилось. Кибуц — это одна семья, и меня бы никто из нее не выгнал.
— Однако? — Джоджо молчал. — Что бы они сделали? Назначили бы другого казначея? — не унимался Михаэль.
— Да я только мечтаю об этом. Неужели вы думаете, что работать казначеем доставляет удовольствие?
— Я не знаю, — ответил Михаэль.
— Зато я знаю. Ни малейшего удовольствия. Если бы я вернулся в хлопководство, то зарабатывал бы значительно больше, — глухим голосом произнес Джоджо.
— А позор? — спросил Михаэль. — Это тоже серьезный фактор. Так почему же она не захотела вынести это на собрание?
— Она ждала, пока я с ней не соглашусь.
— Что? — удивленно спросил Михаэль. — Она ждала три или четыре месяца, пока вы не согласитесь?
— Да, — ответил Джоджо, впервые подняв глаза и посмотрев на полицейского. — Я просил ее, и она сказала, что будет ждать до тех пор, пока я сам не пойму, насколько это важно.
— Вам это трудно далось, — согласился Михаэль, и Джоджо вдруг расплакался, закрыв лицо руками. Руки тоже были веснушчатыми, заметил Михаэль, чье сердце вдруг стало холодным, как лед, и он снова стал прислушиваться к метроному в своей голове. — Кто еще в кибуце знал об этом?
— Никто, — ответил Джоджо, вытирая нос тыльной стороной ладони, как маленький ребенок.
— Даже Ронни? — спросил Михаэль.
— Нет, Ронни подозревал Дейва, он мне сам об этом говорил. Но я еще до того, как об этом узнала Оснат, сказал ему, что это не Дейв. Я не не хотел, чтобы…
В три часа ночи, дав жене какое-то туманное объяснение, Джоджо сел в «форд» рядом с Михаэлем. Ехали молча до самого пригорода Петах-Тиквы. Наконец Джоджо сказал:
— Вы водите машину, как сумасшедший. Всю дорогу я надеялся, что мы не доедем.
Глава 17
В полдень они ждали его в конференц-зале.
— Весь кибуц повис на телефоне, и на улице тоже стоят люди, — нервно сказала Сарит, — а в затылок нам уже дышит пресса, и я не знаю, что им сказать. — Она встретила его у входной двери, которая с шумом захлопнулась, как только она ее отпустила. — Что тебе удалось узнать? Это правда, что расследование близится к концу? — спросила она.
Михаэль ничего не ответил. Он поднимался по лестнице в конференц-зал, где во главе длинного стола уже сидел Нахари, а из пепельницы, стоявшей рядом с ним, вился дымок раскуренной толстой сигары.
— Ну вот, меня уже что-то радует, — сказал Нахари, когда все расселись. — Я никогда не поверю, что он ничего не взял для себя лично. Ведь не святой же он? Неужели он пошел на такое только для того, чтобы спасти кибуц? Для меня это не имеет никакого смысла. Я боюсь святош. А теперь все выглядит вполне логично.