— К слову, я могу подозревать любого из членов консультативного комитета, включая вас.
— Что! — вздрогнул маленький бородач.
— Легко! Кто-нибудь из вас, зная, что мистер Хаттон собирался остаться один, вполне мог вернуться в колледж — скажем, в половине второго — совершить убийство, спуститься по лесенке до прихода рабочих и провести оставшееся время где-нибудь в пределах колледжа до прихода остальных членов собрания.
— Боже правый! — воскликнул Стэнхоуп. — Пожалуйста, сэр, это был не я, сэр! У меня алиби!
— Должен сказать, оно есть у всех вас, — сказал Эмброуз. — Я лишь показал вам, какими простыми и естественными могут быть у человека подозрения. Но теперь к делу: раз уж нам довелось встретиться, я хотел бы задать вам пару вопросов. Мне важно знать, почему мистер Хаттон вчера принес обед с собой и остался в том кабинете один.
— Он сказал, что ему нужно было написать несколько писем, и…
— Да, вы уже нам об этом говорили. Но понимаете в чем дело… никаких писем он не писал, даже не начал ни одного. Теперь скажите мне, знал ли мистер Хаттон заранее, что кабинет в обеденный час будет пуст? Я имею в виду, что мистер Хенлоу будет в этот день в отъезде?
— Дайте-ка подумать! Да… точно, да, думаю, он знал. На нашем прошлом собрании мистер Хенлоу упомянул, что возможно в следующем месяце уедет за границу в отпуск. Но знаете, даже если бы мистер Хенлоу и присутствовал на встрече, он бы не остался на обед в своих комнатах.
— Почему?
— Потому что он никогда не трапезничает у себя, кроме разве что чаепития.
— Понятно. Так получается, что Хаттон мог рассчитывать на то, что его в это время там никто не побеспокоит?
— Именно.
— Теперь мне интересно, назначил ли он в том кабинете кому-либо встречу. Скажите мне, мистер Стэнхоуп, был ли мистер Хаттон хоть как-то заинтересован в витражном стекле, эскиз которого вы вчера обсуждали?
— Вы про этот тошнотворный, мерзостный, никуда не годный мемориал в честь покойной жены Финмера? — выпалил маленький художник. — Заинтересован! Да он возненавидел этот кошмар так же, как и все мы. Он уже даже спорил с самим Финмером на эту тему.
— Не возможно ли, что он пригласил мистера Финмера прийти и обговорить с ним еще раз все вчера, или может сквайр сам сказал, что наведается?
— Конечно, нет. Хаттон бы нам сказал. У него безусловно могла быть встреча, но она точно никакого отношения не имела к делам комитета, иначе бы мы знали.
Эмброуз молча кивнул, затем на пару минут отвлекся на свой обед и потом снова сказал:
— Вы близко знали мистера Хаттона, мистер Стэнхоуп?
— Нет. Мы в той или иной степени увлекались одними и теми же предметами и темами, но не более. А почему вы спрашиваете?
— Мне бы очень помогло, если б я смог узнать как можно больше деталей и фактов о личной жизни мистера Хаттона: его привычках и, в особенности, его товарищах.
— Боюсь, что ничем не могу помочь, но вот его сестра…
— Да, я уже виделся с ней. Но иногда оказывается, что близкие друзья знают о человеке гораздо больше, чем его родственники.
— В таком случае я бы посоветовал вам обратиться к доктору Блейку, профессору богословия. Он уж точно знает о Хаттоне больше, чем кто-либо другой. Они еще со школы были не разлей вода.
Сержант-детектив припомнил, что мисс Хаттон говорила ему о близком друге ее брата — профессоре, и решил как можно скорее отправиться к нему.
Стэнхоуп допил кофе, почистил трубку от пепла, встал и потянулся за шляпой.
— Еще вопросы?
— Нет. Вы получили записку о завтрашнем допросе?
— Я приду.
— Ах да, последний вопрос. Вы случаем не знаете, приносил ли вчера с собой мистер Хаттон последнее вечернее понедельничное издание «Ивнинг Газетт»?
— На это я могу ответить: точно не приносил. У него не было времени читать утренние газеты перед поездкой на собрание, и он попросил меня дать пробежаться глазами по моей «Мэйл» — хотел взглянуть на счет в крикете в тренировочном матче.
— А он, конечно, был в вечерней газете. Спасибо, мистер Стэнхоуп!
Глава VII
Доктор Блейк, высокий темноволосый мужчина сурового вида, был одним из лучших университетских профессоров богословия. Он создавал поразительное впечатление сухого, четкого человека, не терпящего двусмысленности и отвлеченности, и его лекции и стиль преподавания полностью отражали его характер.
Широкий лоб, изборожденный морщинами, густые брови, большой романский нос и твердый, бескомпромиссный изгиб рта, — одним словом, внешний вид, — полностью отражали внутреннее содержание этого человека. Лишь изредка уголки его рта немного смягчались в легкой улыбке, но при этом уже становилось очевидно, что у доктора Блейка на самом-то деле добрая душа и веселый нрав.