— Я пришел задать вам несколько вопросов касательно одного серьезного дела, которое я расследую, — вчерашнего убийства мистера Хаттона в колледже Сен-Освальда.
— Бедный Хаттон! Я ужасно потрясен этой новостью еще со вчерашнего дня. Он был одним из моих самых близких друзей. Но мне ничего не известно об этой ужасной трагедии, и боюсь, что не смогу вам ничем помочь.
— Как раз потому что вы были его близким другом, вы можете мне помочь, сэр. Я только начинаю расследование, так что любые факты имеют вес, и я уверен, все они в итоге приведут нас к разгадке. Подобное преступление, задуманное или ненарочное, должно быть ведомо неким сильным мотивом, и моя цель этот мотив найти. Итак, сэр, поскольку вы близко знали мистера Хаттона, скажите мне, были ли у вас причины хоть как-то предполагать, что какие-либо действия вашего друга могли вызвать у кого-либо чувство ненависти, зависти или желание отомстить?
Профессор закрыл глаза и откинулся в кресле. Немного подумав, он заговорил:
— Даже представить подобного себе не могу.
— У всех есть секреты, сэр, — нажал сержант-детектив.
— И даже если бы я и знал кого-либо из личной жизни Хаттона, вы бы заставили меня предать доверие и уважение моего покойного друга?
— Конечно, если бы эта информация позволила свершиться правосудию.
— Тут я с вами не согласен. Бывают секреты, которые не делают чести памяти усопших — de mortuis nil nisi bonum[5], — решительно продолжал профессор. Возможно, нечто подобное было и у Хаттона. Дайте мне минутку поразмыслить, молодой человек.
Он снова закрыл глаза и откинулся в кресле и через какое-то время произнес:
— Хотя я не могу представить себе возможным, чтобы у Хаттона были враги, думаю, мне все же следует кое-что рассказать. Но только, если возможно, я попросил бы вас держать мои слова в тайне.
— Если смогу, сэр, но понимаете, если обстоятельства…
— Да, я понимаю. Это ни в коем случае не оскорбляет покойного Хаттона, но он бы не вынес, если бы об этом шептались вокруг. Не знаю, достаточно ли вы знакомы с человеческой природой, чтобы знать, что не многие из нас удовлетворены своими повседневными занятиями. Поэтому мы создаем своеобразные обходные пути, которые называем «хобби». Порой человек уделяет больше внимания и усердия именно своему хобби, нежели реальной профессии. К слову, ваш отец был по душе больше цветовод-любитель роз, нежели пастор. Когда я читаю лекции о Святом Луке, я акцентирую внимание студентов на том, что хотя он на самом деле был медиком, имя его прошло сквозь века только благодаря его литературоной деятельности, а вот что касается его медицинских записей, так вот до наших дней они не дожили, а даже если бы и дошли, то вряд ли представляли бы большую ценность. И я сам иногда подумываю, что мое имя вполне может прославить моя коллекция миниатюр, которую я завещаю музею, а вот мои книги по теологии не будут стоить и гроша на полках потрепанного книжного киоска. Но вернемся к несчастному Хаттону. Он был прекрасным знатоком церковной архитектуры. Если б не его личные принципы, он бы очень быстро смог заработать большие деньги на поприще архитектора. Но все это время у него было хобби, и подозреваю, что я единственный человек, которому о нем известно. На самом деле однажды Хаттон мне сам так и сказал.
— Что же это?
— Ваша взяла, мистер Эмброуз. Раскрытие преступлений.
— Детектив? — воскликнул Эмброуз, немного опешив.
— Нет, не совсем детектив, хотя возможно из него бы получился отличный сыщик. Но Хаттон был глубоко увлечен преступлениями как raison d’etre[6] для составления интересного паззла и попытки его собрать. Он читал детективы, но никогда не доходил до их конца. Если решение дела было очевидным, он просто бросал книгу. Однако если в истории встречалась сложная загадка, он принимался ее разгадывать. Простая душевная разрядка, мистер Эмброуз. Кто-то находит ее в шахматах, Хаттон же обнаружил ее в преступлениях.