Я подумал о Стивене Эмори: не обернётся ли дело в конце концов тем, что он окажется чокнутым? Ох, как я надеялся, что нет! Ведь он показался мне таким славным малым, забавным живчиком, но отнюдь не с приветом. И потом, он же заверил меня, что не считает этот сигнал пришедшим с Марса…
Тут я понял, что оказался столь же узколобым, как и всякий другой, замешанный в этой бестолковщине. Да с какой стати мне считать Стивена Эмори чокнутым, даже если тот будет утверждать, что этот сигнал пришёл с Марса! Марс, весьма вероятно, обитаем; оттуда тоже могут придти сигналы. Если так, то кто-нибудь в один прекрасный день обязательно поймает их своим детектором; и что же — считать этого человека сумасшедшим, пока он не окажется прав? На минуту-другую мной овладело нешуточное возбуждение от такой возможности — от одной только мысли, что этот сигнал действительно имеет внеземное происхождение.
Затем я вновь вспомнил о Кингмэне и о Молли, о трупе на дороге и о той твари, что рычала в темноте — и мысли мои побежали такими кругами, что я счёл за лучшее вообще покончить с умствованием. Я спустился вниз и забрал у дежурного свою книгу по радиотехнике. Тут же, в гостиничном холле, я погрузился в чтение и читал до тех пор, покуда, с наступлением полуночи, в дверях не показалась Жюстина Хаберман.
Из её ли собственного магазина это платье, подумалось мне. Оно было настолько простым, что должно было стоить очень дорого. И в нём она выглядела на миллион долларов, вовсе даже не на каких-нибудь несколько сот тысяч, которыми, вероятно, в действительности располагала.
На секунду она замерла в дверном проёме, ожидая, чтобы я встал и направился к ней. Улыбнувшись мне, она произнесла:
— Привет. Выпьем за разговором? Я два часа вела машину; в горле пересохло.
Я не возражал; вновь я оставил книгу дежурному на сохранность, и мы вышли на улицу. Припаркованный у входа автомобиль был «кадиллаком-купе» — длинным, низким и ухарским. Мы забрались внутрь, и она повела на юг от городской черты, остановившись у придорожной закусочной под вывеской «Синяя мельница».
Мы заказали мартини и сидели с минуту, слушая трио на подиуме — фортепиано, гитару и кларнета, — которое создавало приятный, если не сказать — проникновенный — звуковой фон.
Затем я спохватился — от меня ведь ждали доклада — и сказал:
— Прошу меня извинить, но, боюсь, не могу сообщить вам ничего особенного. Я повидал сегодня Стивена Эмори, но не смог с ним поговорить. Кое-что тут произошло. Я пойду к нему вновь завтра утром.
Она пристально всмотрелась в меня.
— Эд, ты выглядишь как-то не так. Со вчерашнего вечера ты словно стал на три года старше.
— Вполне возможно.
— Ты подрался? У тебя на лице с одной стороны вроде как припухлость — или мне только кажется?
— Я упал. Ничего серьёзного. Это никак не связано с тем делом, по которому я на вас работаю.
— Ты что, Эд, влюбился?
— Это тоже, — рассмеялся я, — не относится к тому делу. А если серьёзно, то не знаю.
Подали мартини.
— Расскажи о себе, Эд, — попросила она.
— Тут много не расскажешь. Я родился в Гэри, что в Индиане. Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Отец мой был печатником; он взял меня в Чикаго, когда мне было тринадцать. Сам он умер несколько лет назад, и с тех пор я остался с дядей, Эмброзом Хантером. Ныне он работает у Старлока, — оперативником. Попросил Бена Старлока испытать и меня. Помнишь его?
— Твоего дядю? Нет, а мы встречались?
— Может, и нет. Он сказал, что один раз видел тебя, всего минуту, в кабинете Старлока. Он такой невысокий, пять футов семь дюймов, полный, но не то чтобы жирный. У него ещё такие тёмные всклокоченные усы, и носит он непрезентабельную фетровую шляпу, чёрную.
— Кажется, я его помню. Но без шляпы — ведь он же снимает её в конторе?
— Я бы удивился, поступи он так. Впрочем, всё это только видимость. Внутри он умнейший — и надёжнейший — человек из всех, что я знаю.
— Так вы с ним очень близки?
Я кивнул.
— Он много где побывал и много чего переделал. В основном, подвизался на ярмарках. Восемь месяцев назад мы прибыли в Чикаго, и его приняли в агентство; раньше он уже как-то работал частным детективом. Мне кажется, это на него я повлиял, чтобы он вернулся к этой профессии.
— Потому что тебе и самому захотелось себя в ней попробовать?