— Пусть на своей шкуре прочувствует! — поддержал друга Великанов.
— Верно, дядя! — обернулся к Великанову Хрусталев. — Умри сегодня, а я — завтра! Следуй своему правилу, в зоне не пропадешь!
Хрусталев, очень довольный своим утверждением в камере, подошел к Телку, сидевшему скромно на крайней койке, и присел рядом.
— А ты откуда меня знаешь? — спросил он подозрительно.
— Кто твою наркоту не знает? — дипломатично ответил Телок.
— По какой статье идешь? — довольно спросил Хрусталев.
Он был уже почти уверен, что захватил власть в камере в отсутствие Григорьева, с которым никогда не стал бы драться за эту власть.
— Спроси у прокурора! — непочтительно ответил Телок.
— Тебя научить вежливости? — надменно спросил Хрусталев.
Очень хотелось Телку отлупить этого хлыща.
«Правильно говорил следователь, дутый авторитет, и больше ничего!»
Но Телок вспомнил и уговор со следователем: подружиться с Хрусталевым и вместе с ним устроить бунт в камере.
— У меня целый букет: от рэкета до разбоя…
Хрусталев был доволен, что Телок «встал под него», и уже разговаривал с ним снисходительно, как покровитель:
— Солидно!.. Срок канал?
— На малолетке!
— Понятно! По закону идешь по первому заходу, но на суде твои старые грехи всплывут. В совещательной комнате, — пожалел он Телка.
— Это уж как пить дать! — согласился Телок, тяжело вздохнув.
— Держись меня, не пропадешь! — предложил Хрусталев. — Странно, что тебя сунули в общую камеру, а не на «спец».
— Сам удивляюсь! Но ты не распространяйся о моих художествах…
Со стуком откинулась кормушка, и раздался зычно-призывный голос вертухая:
— Получить книги!
Задержанные оживились, стали собирать уже прочитанные книги.
Маленький, ахнув, стал лихорадочно перелистывать недочитанную книгу.
— Можно не сдавать? — спросил он у надзирателя. — Я еще одну не прочел.
— Порядок такой! — не разрешил надзиратель. — Сдал книги, получил книги!
Айрапетян успокоил Маленького:
— Тимофей, сдавай книгу, я расскажу тебе, чем там дело кончилось.
Великанов собрал все книги, которые были выписаны на камеру, и отнес к кормушке.
Надзиратель взял у него стопку книг и отдал стоящему рядом с ним заключенному, работающему в библиотеке.
Библиотекарь положил прочитанные книги в тележку, на самый низ, а с верху тележки достал по списку новые книги, те, которые заказали в камере номер двести шесть.
Надзиратель взял у него эту стопку взамен старой, просмотрел каждую — нет ли запрещенных записок, и отдал всю стопку уже Великанову.
— Читайте, завидуйте!
И захлопнул кормушку. Ему еще нужно было обслужить не одну такую камеру в своей зоне.
Великанов положил всю стопку книг на стол и стал читать названия книг:
— Кто заказывал «Критику чистого разума»?!
— Давай сюда! — удивил всех Сойкин.
Настолько удивил, что сдержанный Кузин не выдержал и пошутил:
— Здесь про критику оглоблей и колом не написано!
Сойкин с книгой пошел на свою койку у окна, но по дороге все же огрызнулся:
— Ладно тебе, поэт-юморист!
Хохотнув над Сойкиным, Великанов продолжал вычитывать названия:
— Карамзин, «История государства Российского», том десятый. Кто заказывал?
— Я первый том заказывал! — сознался Кузин. — Может, кто еще десятый?
— Будет тебе, Сергей Сергеевич, библиотекарь в такие тонкости вникать, — утешил Кузина Великанов. — У него первый — значит в первой десятке. Как раз и получилось — десятый.
— Хотелось хоть в Бутырке историю с самого начала изучить. На воле все некогда было, суета одолела, мельтешня…
— Десятый — самый интересный! — вмешался Рудин. — Или восьмой? Точно не помню. О зверствах Ивана Грозного. Хотя какие там зверства, если сравнивать с нашим веком? Я имею в виду в процентном отношении…
— Зверства — всегда зверства! — ораторствовал Кузин. — И не в количестве дело. Тогда и народу было поменьше… Маятник вечно в движении: от спокойствия к буре, От доброты к жестокости…
— Не повезло нашей стране! — подал голос Айрапетян. — Здесь и маятник не работает.
— У тебя уже другая страна! — осадил его Рудин. — Чини свой маятник.
— Мы все — дети одной страны! — не согласился Айрапетян. — Границы можно провести по карте, но не по сердцам.
Великанову надоело заниматься книгами. Он взял заказанные им самим и сел рядом с Кузиным.
— Трудно тебе придется, если влепят под завязку.
— Расстрел в рассрочку! — согласился Кузин.
Рудин решил его утешить.
— Это ты брось! Какая-никакая, а жизнь! Жизнь всегда лучше смерти.
Кузин задумался над его словами, но все же остался при своем мнении и медленно, почти торжественно, произнес:
— Бывает жизнь хуже смерти!
— Приспосабливаться надо уметь! — не сдавался Рудин. — Чтобы выжить в любых условиях… Слушай! У тебя здоровье слабое, на общие работы не пошлют. Скорее всего, будешь вот так, в библиотеке выдавать десятый том вместо первого. Сразу поймешь, как так у них получается. И считать дни: «Зима — лето».
— Моя жизнь кончилась! — спокойно сказал Кузин, правда, от этого спокойствия повеяло холодом могилы. — Я чувствую! На волю я выйду ногами вперед.
Хрусталев поспешил разочаровать его.
— Не выйдешь до окончания срока. В тюрьме и тюремные кладбища имеются.
— Не разрешат по-христиански похоронить? — не поверил Кузин.
Хрусталев не нашел, что сказать, он был далек от всех конфессий, но Айрапетян не упустил случая показать свои христианские чувства.
— Они же нехристи, хоть и русские! — заявил он гордо.
Книг хватило на всех, и до ужина камера погрузилась в чтение, став похожей на филиал районной библиотеки, только очень своеобразный филиал.
10
Кобрик был очень удивлен, когда его дернули с вещами на выход.
«Наверное, переиграли соглашение!» — утешал он себя, раздумывая над неожиданным решением его отпустить.
Вертухай, ставший уже чем-то родным, передал Кобрика другому, такому страшному, что Кобрик в первый момент хотел отказаться идти за этим «типом», как он окрестил нового вертухая, едва взглянув на него. Красивым назвать его было действительно трудно. Выше Кобрика на голову, с руками, каждая ладонь которых напоминала лопату, надзиратель походил своей обильной волосатостью на большую гориллу. И выражение лица было подходящим.
Спускаясь по лестнице, Кобрик обратил внимание, что на площадке лежит банановая кожура.
«Непорядок», — подумал он с улыбкой, умиленный столь мирным видом, несовместимым со строгостью и железным порядком, царящими в тюрьмах.
И тут же, сделав шаг, кувыркнулся через перила в пролет лестничной секции. Ударившись головой о железную сетку, перекрывающую пролет, Кобрик потерял сознание на какое-то мгновение.
Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на лестничной площадке.
И услышал беседу вертухая с кем-то из начальства, потому что голос надзирателя был подобострастным и даже угодливым.
— Как это произошло? — спрашивало высокое лицо. — Он что, сам бросился?
— Никак нет! — отвечал вертухай. — Случайность! На банановую шкурку наступил. Виноват, не успел поймать его.
— Экий ты нерасторопный, братец! — выговаривал начальник. — Как же ты так обмишурился? Парню теперь придется лишнее время провести в тюрьме.
— Виноват! — винился надзиратель. — Замешкался малость, а он так быстро на этой шкурке поехал, что поймать его не было никакой возможности.
У Кобрика страшно болела голова, но несмотря на это, а возможно, и благодаря этому у него возникло ощущение, что для него специально разыгрывают какую-то радиопьесу из времен Чехова. И даже возникло желание послушать дальше.
Но дальше было обыденное.
— Отнесите его в лазарет! — приказало высокое лицо и сошло со сцены.
Появились двое санитаров с носилками, на которые они бережно уложили Кобрика и унесли, торопясь, в медсанчасть тюрьмы.