Там его так же бережно раздели. Немедленно явился врач, осмотревший Кобрика с таким вниманием, с такой заботой, что Кобрик засомневался, в тюрьме ли он находится или в одном из учреждений бывшего четвертого управления Минздрава.
— Что ж ты, батенька, так неосторожно! — нежно упрекал его врач, сизый нос которого ясно свидетельствовал скорее о любви к алкоголю, чем к изящной словесности. — Сетка сеткою, но и об нее можно так разбиться, что не только сотрясение мозга заработать, но и внутреннее кровоизлияние может произойти. Бросил какой-то козел шкурку от банана, — вырвалось у него привычное, — а хороший человек чуть не покалечился, — опять играл врач в изящную словесность. — А вам-то к чему было торопиться? Ну, ждала вас невеста, так неужто бы не подождала еще несколько минут лишних. А теперь придется ей приезжать завтра. До утра я вас ни за что не отпущу. Считайте себя не пленником, а гостем!..
Кобрик уже было подумал, что врач тут же запоет арию хана Кончака из оперы Бородина «Князь Игорь».
Но врач, если и была у него такая идея, от нее отказался. Сглотнув судорожно слюну от мучившей его беспрерывной жажды, он бросился в соседнюю комнату, и вскоре Кобрик услышал явное звяканье горлышка бутылки о стакан.
«Бедный алкоголик! — посочувствовал ему Кобрик. — Каково ему было трезвому играть такой длинный монолог… Я только не понимаю, для чего им разыгрывать такую сложную пьесу?»
Он лежал в отдельной палате, на металлической кровати с мягкой сеткой. На чистой белой тумбочке стояли в вазочке цветы. Ковровая дорожка вела к двери от кровати. На стенках, тоже белых и чистых, висели три репродукции голландских мастеров живописи.
«Малые голландцы!» — определил когда-то увлекавшийся живописью Кобрик.
Дверь в палату стремительно распахнулась, вошла медсестра.
Столь красивой и молодой медсестры Кобрик не видел никогда в жизни. Впрочем, это был первый его визит на больничную койку, так что опыта не было.
— Добрый день! — вежливо поздоровалась она, улыбаясь, как киноактриса. Глаза ее лучисто и призывно сверкали. — Поворачивайтесь на живот и обнажайте пятую точку опоры.
Кобрик почему-то смутился. Ему стало неловко обнажаться перед столь юным и прекрасным существом.
— Не смущайтесь! — ободрила медсестра. — Не вы первый. Все почему-то смущаются, когда я прихожу делать уколы. Женщины раздеваются охотнее.
Это прозвучало у нее с таким намеком, что Кобрик покраснел на секунду, но тут же разозлился на себя за черные мысли.
Только сейчас Кобрик осознал, что он лежит раздетый под легким одеялом на свежей полотняной простыне, на мягкой подушке.
Делать было нечего. Со своим уставом в чужой монастырь не суются.
Кобрик перевернулся на живот и заголил ягодицы.
Укола он почти не почувствовал. Зато он ощутил прикосновение пальчиков красавицы, устроившей на месте укола легкий массаж. Кобрику даже показалось, что и ладонь медсестры нежно провела по мягкому месту, которое слегка пострадало.
— Отдыхайте! — нежно проворковала медсестра. — Я вам принесу сейчас свежую прессу. Почитайте. Можете до ужина поспать. Ужин в семь.
Она принесла Кобрику несколько газет и журнал «Крокодил».
— Стоит вам позвонить — я к вашим услугам!
Она показала Кобрику звонок над тумбочкой и, послав ему самую очаровательную улыбку, покинула палату.
Кобрик после укола почувствовал прилив сил и желание посидеть на унитазе.
Когда он встал с постели, он почувствовал легкое головокружение, но потребность посидеть была столь велика, что Кобрик преодолел секундную слабость тела и благополучно добрался до стульчака.
Здесь было тоже все чисто и продезинфицировано.
Вернувшись в постель, Кобрик жадно взялся за прессу и читал, читал…
Как он заснул, Кобрик не ощутил. Интеллектуальный отдых плавно перешел в сон как-то сам собой.
Сколько он спал, трудно было определить, не имея часов, но когда Кобрик проснулся, за окном было еще светло, хотя солнце уже клонилось к закату.
Выспавшись, Кобрик сразу понял, что его больше всего удивило в этой палате: на окне не было «намордника», как на окне в двести шестой камере.
Кобрик встал с постели, умылся под краном, который был рядом с унитазом, и оделся.
Настроение было не тюремное.
Походив по палате и полюбовавшись видом тюремного двора, забора и тюремного корпуса напротив больницы с обычными «намордниками» на окнах, Кобрик подошел к двери и нажал на рукоятку замка.
К его огромному удивлению, дверь мягко открылась, и Кобрик выглянул за дверь. Длинный коридор был абсолютно пуст, лишь в самом его конце Кобрик заметил железную решетку, напоминающую, что больница — тюремная.
«Однако! — удивленно подумал Кобрик. — Конечно, больным тяжелее бежать, чем здоровым бандитам, но если бы я задумал бежать, то только из больницы».
Наивный Кобрик не знал, что этот этаж был не для заключенных или задержанных. У них-то было все, как надо: и «намордники», и решетки.
Кобрик решил пройтись по коридору. Просто с познавательными целями. Бежать ему было ни к чему. Сегодня не удалось уйти из тюрьмы, значит, это будет завтра. Предчувствие его никогда еще не обманывало.
Медсестры не было видно.
Кобрик осторожно шел по коридору, чувствуя себя где-то в душе беглецом. Или разведчиком в тылу врага.
Из приоткрытой двери одного из кабинетов Кобрик неожиданно услышал голос… Поворова.
Кобрик так удивился, что не смог побороть искушение: чуть больше открыл дверь и заглянул в кабинет.
Кабинет был устроен так, что из тамбура не было видно ничего, но слышно все.
Ясно и четко.
— Не было ничего! — упрямо твердил Поворов.
— Ты мне, петух, не кукарекай! — услышал Кобрик грубый голос того врача, который не так давно изображал перед ним любителя изящной словесности. — Кто тебя трахал? Говори, козел! У тебя вся задница в крови.
— Случайно поскользнулся и упал на край железной койки. Поранился.
— И пошел отдохнуть на парашу? — засмеялся врач. — А на краю железной койки кто-то умудрился приварить иголку? Заливай, заливай. Но запомни, если тебя ночью поставят в очередь, ко мне больше не приходи. А я тебе еще отметку в сопроводиловке, что ты «голубой», устрою. Не рискуешь закладывать, рискуй в камере своей жопой! Хрусталев тебя опустил, а тебе, видно, так понравилось, что ты готов весь срок ходить по рукам. Убирайся, козел, в камеру, не буду тебя лечить…
Кобрик не стал засвечиваться и, тихо-тихо выскользнув из предбанника кабинета врача, скрылся в своей палате.
Закрывая дверь, он увидел в щелочку, как Поворов вышел из кабинета и направился враскорячку к решетке. Там уже стоял, поджидая его, охранник.
Он отворил решетку, выпустил Поворова, затем закрыл решетку вновь.
И Кобрик услышал в наступившей тишине до боли знакомое:
— Руки за спину! Вперед марш!
Кобрик закрыл дверь. Мирный вид палаты заставил его подумать, что все неспроста, он стоит на распутье и в любой момент может оказаться там, где оказался Поворов, в аду.
Настроение испортилось.
И тут же открылась дверь в палату и вошла медсестра. Она катила перед собой столик на колесах, на котором ехал ужин Кобрика.
— Какие мы молодцы! — насмешливо пропела она. — Уже на ногах.
— Да! — смутился опять Кобрик. — Решил ноги поразмять, походить по палате.
Медсестра выкладывала ужин со столика на тумбочку.
— Врать нехорошо, а подслушивать тем более! — строго внушила она. — Вы, наверное, не заметили маленькой телекамеры над решеткой. А я через нее все видела: как вы, крадучись, вышли в коридор, как зашли в кабинет доктора. И что новенького вы там узнали? Вашего сокамерника поставили в неудобное положение? Ничего, привыкнет! Девушки быстро привыкают к разным положениям, в которые вы их ставите.
Кобрик растерялся.
— Но, если вы все знаете, почему Хрусталева не арестовали?
— Для возбуждения дела требуются материальные доказательства. Одно из них — это заявление потерпевшего. Нет заявления — нет преступления! А этот козел стесняется. Думает, что если признается, то все узнают. А не признается, то и взятки гладки. Это хорошая слава на месте лежит, а дурная — впереди бежит. Сам же Хрусталев будет хвастаться, как он опустил Поворова. Куда бы он ни приехал, тюремный телеграф донесет в зону весть быстрее, что приехал опущенный. И участь его горька.