– Зачем мы сюда пришли? – спросил я. Эффектным жестом, звякнув блюдцами, официант запустил через стол наши стаканы, и они, вращаясь, остановились точно перед нами. Не поднимая глаз, Бенколин ответил:
– Не смотрите сразу… Вон тот человек, в углу, через два стола от нас, который так явно прячет от меня глаза…
Я осторожно обернулся. Было слишком темно, чтобы видеть отчетливо, но в какой-то момент зеленый луч прожектора выхватил из тьмы лицо человека, о котором говорил Бенколин. Этот тип развалился на стуле, обнимая сразу двух девиц и смеясь вместе с ними. Во время короткой неестественной вспышки я разглядел блеск черных напомаженных волос, массивный подбородок, горбатый нос и недвижно уставившиеся на свет глаза. Все это никак не вписывалось в окружающую банальную атмосферу, но почему – я не мог объяснить. Взгляд этих горящих глаз, шмыгнувший в сторону вслед за лучом, был странен и напомнил мне паука, которого спугнули в своем темном углу лучом карманного фонаря. Я подумал, что при встрече узнаю этого человека.
– Ваша добыча? – спросил я. Бенколин покачал головой:
– Нет, во всяком случае не сейчас. Но у нас кое с кем назначена встреча… А, вот и он – видите, пробирается к нашему столу? Допивайте.
Человек, на которого он показал, неуверенно пробирался между столиками, явно смущенный окружающей обстановкой. Он был маленького роста, с большой головой и обвислыми седыми бакенбардами. Вдруг в глаза ему ударил зеленый свет; ослепленный, он наткнулся на какой-то столик и растерянно, умоляюще посмотрел на Бенколина. Детектив сделал мне знак, мы встали, и маленький человечек поспешил за нами по направлению к задней комнате. Я бросил взгляд на горбоносого. Он прижал к груди голову одной из девиц и рассеянно перебирал ее волосы, одновременно провожая нас немигающим взглядом… Совсем рядом с эстрадой, где рев музыки был совсем уж оглушительным, Бенколин распахнул неприметную дверцу.
Мы оказались в побеленном коридорчике, под потолком тускло светила электрическая лампочка. Маленький человечек стоял перед нами, склонив голову набок, согнувшись и нервно мигая. Его красноватые глаза имели необычное свойство то округляться, то снова сужаться, как будто следуя биению пульса. Неопрятные усы и огромные седые бакенбарды были слишком велики для его костлявого лица, скулы блестели, а лысина казалась присыпанной пылью. Над ушами торчали два пучка седых волос. Порыжевший пиджак черного цвета висел на нем, как на вешалке, и видно было, что он нервничает.
– Я не знаю, чего хочет мсье, – заговорил он визгливо. – Но я пришел. Я закрыл свой музей.
– Джефф, – обратился ко мне Бенколин, – это господин Августин. Он хозяин старейшего в Париже музея восковых фигур.
– Музея Августина, – пояснил маленький человечек. Он наклонил голову и, сам того не замечая, застыл, словно перед фотокамерой. – Все фигуры я делаю сам. Вы ведь слышали о Музее Августина?
Он выжидающе смотрел на меня, и я кивнул, хотя на самом деле впервые слышал о его музее. Музей мадам Тюссо – единственное из подобных заведений, которое я знал.
– Посетителей стало меньше, чем в прежние времена, – вздохнул Августин, покачав головой. – Это потому, что я не перебираюсь в модные районы, не завожу электрической рекламы, не торгую спиртным. Эх! – Он яростно мял свою шляпу. – Чего они хотят? Это же не луна-парк. Это музей. Это искусство! Я работаю, как работал мой отец, ради искусства. Великие люди весьма ценили моего отца…
Он обращался ко мне полувызывающе, полупросительно, горячо жестикулируя и теребя свою шляпу. Бенколин прервал его, двинувшись дальше по коридору, и распахнул одну из дверей.
При виде нас из-за стола, стоявшего посредине убогой комнаты, окна которой были занавешены потрепанными краевыми портьерами и которая, без сомнения, служила местом мимолетных любовных свиданий, вскочил молодой человек. Подобные места отличаются тошнотворным ароматом пошленьких страстей и дешевой парфюмерии и вызывают в воображении нескончаемую вереницу свиданий под лампой с пыльным розовым абажуром. Молодой человек, выкуривший здесь столько сигарет, что впору было задохнуться, совершенно выпадал из этого антуража. Он был загорелым и по-военному подтянутым; казалось, его короткие черные волосы и темные глаза повидали немало далеких стран. Даже его аккуратно подстриженные усики отличались краткостью военной команды. Чувствовалось, что все время, которое ему пришлось провести в ожидании, он нервничал и не находил себе места; теперь же, когда ожидание наконец кончилось, в его прищуренных глазах появилась уверенность.