В дверях вырос полицейский с кепи в руках.
– Я видел труп, мсье, – ответил он, – и уверен, что мертвая женщина – не та, кого я видел у музея сегодня ночью.
Дюран и Бенколин переглянулись. Бенколин спросил:
– Могли бы вы описать ту женщину?
– Это нелегко… – Он сделал неопределенный жест. – Было темно, вы понимаете… Думаю, она была хорошо одета. Кажется, блондинка, приблизительно среднего роста…
Дюран надвинул шляпу на лоб.
– Великий Боже, – простонал он, – сколько же здесь побывало женщин? Убитая, затем та, в маске, и теперь еще эта блондинка!… Еще что-нибудь?
– Да, мсье… – Полицейский снова заколебался. – Насколько я помню, на ней была меховая горжетка и маленькая коричневая шляпка.
После затянувшейся паузы, во время которой Шомон закрыл лицо руками, Бенколин вежливо поклонился мадемуазель Августин.
– Итак, – сказал он, – миф ожил. Желаю вам спокойной ночи, мадемуазель.
Бенколин, Шомон и я вышли на холодную темную улицу.
Глава 5
Давно зная Бенколина, я был уверен: он ничуть не задумается перед тем, чтобы поднять с постели в половине второго ночи любого человека, с которым ему надо поговорить, – и не из желания ускорить дело, а потому, что самому Бенколину все равно, день на дворе или ночь. Он спал там, где сон застигал его, и тогда, когда позволяла служба. Когда он увлекался, то забывал о времени и требовал того же от окружающих. Неудивительно поэтому, что, выходя из музея, он с живостью произнес:
– Если хотите, капитан, можете пойти с нами. Думаю, это будет интересная беседа… Но сначала предлагаю по чашке кофе. Мне нужна информация. Пока что, капитан, вы единственный, кто может дать ее мне.
– Разумеется, я с вами, – сумрачно кивнул Шомон. – Только бы не идти домой, не ложиться в постель… Я просто не смогу! Хорошо бы вообще сегодня не ложиться. – Он с решительным видом обвел взглядом комнату. – Пошли.
Автомобиль Бенколина стоял на углу бульвара Монмартр. Рядом с ним мутно светилось окошко позднего кафе. Столики с улицы еще не забрали, хотя тусклый бульвар был безлюден и только ветер свирепо трещал парусиной тентов. Завернувшись в пальто, мы присели за один из столиков. Высоко над бульваром мерцало то неясное сияние, тот эфемерный нимб, который по ночам стоит над Парижем; издалека доносился мелодичный шум уличного движения, изредка нарушаемый глухим кваканьем клаксонов. По мостовой, словно в каком-то призрачном танце, метались мертвые листья. Нервы у нас были напряжены до предела. Официант принес нам горячего кофе с коньяком, и я с жадностью отхлебнул из своего стакана.
Шомон сидел с поднятым воротником. Его пробирала дрожь.
– Все это начинает мне надоедать, – сказал он, вдруг помрачнев. – Я не понимаю, к кому мы собираемся? И еще эта погода…
– Человека, с которым мы собираемся встретиться, зовут Этьен Галан, – ответил Бенколин. – Во всяком случае, это одно из его имен. Между прочим, Джефф, вы видели его сегодня вечером: это человек, которого я показал вам в ночном клубе. Что вы о нем думаете?
Я сразу его вспомнил. Правда, зрительный образ почти полностью затерялся в том жутком водовороте, который закружил нас после той встречи; сохранилось лишь воспоминание о зеленых лампах, таких же неприятных, как и в музее, которые бросали отсвет на немигающие глаза и кривую усмешку. «Этьен Галан, авеню Монтень». Он жил на моей улице, а квартиры там стоят недешево; имя его было известно инспектору Дюрану. Казалось, с самого начала вечера призрак этого человека буквально преследовал нас… Я кивнул:
– А кто он такой?
Бенколин нахмурился:
– Этьен Галан, Джефф, очень, очень опасный человек. Сейчас я скажу вам только, что он неким образом связан с событиями сегодняшней ночи. – Детектив передвигал свою чашку туда-сюда по мокрому столу, глаза его ничего не выражали. – Я понимаю, что вам обоим не слишком нравится работать в такое время, в потемках, но обещаю, что, если только мы застанем его дома, вам многое станет ясно относительно событий сегодняшней ночи. Может быть, вы даже поймете все…
На мгновение он замолчал. В круг яркого света под тентом впорхнул желтый лист и закружил над столом. От холодного ветра у меня начали мерзнуть ноги.
– Нужно известить родителей мадемуазель Мартель, – медленно произнес Бенколин.
– Знаю, знаю. Боюсь об этом думать… Вы не считаете, – заколебался Шомон, – что лучше было бы позвонить по телефону?
– Нет. Но можно подождать до утра. В утренние газеты это происшествие уже не попадет, так что из газет они о нем не узнают. Я знаком с ее отцом. Могу освободить вас от этой миссии, если хотите… Невероятно! – воскликнул он вдруг. – Обе девушки из очень хороших семей. Ладно бы какие-нибудь простушки… Но эти…
– Что вы имеете в виду? – удивился Шомон.
– Может быть, западню, – ответил Бенколин. – Не знаю. Теряюсь в догадках. И все же готов поставить на кон свою репутацию – я не мог ошибиться… Мне нужна информация! Рассказывайте, капитан! Расскажите мне об этих девушках, о вашей невесте и Клодин Мартель.
– Но что вы хотите знать?
– Все, что угодно, все! Я сам выберу важное. Просто рассказывайте.
Шомон уставился прямо перед собой.
– Одетта, – начал он низким, хриплым голосом, – была самой красивой…
– Черт побери, да не нужно мне этого! – Бенколин так редко бывал невежлив, что тот факт, что за эту ночь он уже несколько раз забывал о правилах хорошего тона, заставил меня взглянуть на него с удивлением. Клянусь честью, он грыз ноготь! – Прошу вас, оставьте при себе восторги влюбленного. Расскажите о ней что-нибудь конкретное. Что она была за человек? Кто были ее друзья?
Поставленный перед необходимостью дать определенный ответ, Шомон не находил слов. Несколько сбитый с толку, он смотрел на фонари, на свой стакан, на листья, устилающие тротуар…
– Ну… Ну, она была самой милой… – Покраснев от смущения, он запнулся. – Она живет с матерью. Ее мать – вдова. Одетта любит дом, сад, пение… Да, она очень любила петь! И она боялась пауков: увидев паука, чуть не падала в обморок. И много читала…
И сбивчивой скороговоркой он стал рассказывать дальше, путая настоящее и прошедшее время, с пылкой и трогательной готовностью обшаривая уголки своей памяти. Из моментальных картинок – Одетта срезает цветы в залитом солнцем саду, Одетта скатывается со стога сена – складывался образ доброй, непритязательной и очень счастливой девушки. Шомон говорил об их чистом, серьезном романе, и перед моим мысленным взором вставала девушка с фотографии: милое личико, пышные темные волосы, хрупкая шейка, глаза, не видевшие в жизни ничего, кроме книжек с цветными картинками. О, у этой пары все было невероятно чисто: совместные планы, письма – все под присмотром матушки, которая, судя по описанию Шомона, была вполне светской дамой.
– Ей нравилось, что я офицер, – охотно продолжал Шомон. – Хотя какой из меня вояка! После Сен-Сира меня отправили в колонии, там я немного повоевал, но потом мои родственники забеспокоились и, в конце концов, добились моего перевода на базу в Марокко. А там какая уж война! Но Одетте было приятно, так что…
– Понимаю, – мягко прервал его Бенколин. – А ее друзья?
– В свет она выходила довольно редко. Ей это не нравилось, – с гордостью заверил нас Шомон. – У них была компания, три девушки, они называли себя Неразлучными, очень дружили. Одетта, и… и… Клодин Мартель…
– Дальше.
– …и Джина Прево. Они познакомились в монастыре. Сейчас они уже не так близки, как раньше. Хотя… я не знаю. Я так редко бываю в Париже, и Одетта никогда особенно подробно мне не рассказывала, где и с кем видится. Мы просто… просто разговаривали. Понимаете?
– Значит, вы мало знаете о мадемуазель Мартель?