Я наклонился вперед.
– Ясно! Он затащил ее на лестничную площадку в музей, где освещение было много лучше.
– Есть еще причина. Он знал, что кто-то – как нам известно, это была Джина Прево – заглядывал в проход и видел, как он зарезал девушку. Он видел, как незнакомец исчез, чтобы – как он считал – позвать полицию. Не мог же он стоять там и дожидаться, пока его арестуют! Кто-то включил свет в музее; это было опасно, но все же не так, как оставаться в проходе. Тогда убийца решил втащить девушку в музей и закрыть за собой дверь. В крайнем случае, он всегда мог там спрятаться. Он не хотел убегать, не найдя того, что искал… Поэтому он и вернулся на лестничную площадку. Еще секунда – и убийца нашел золотую цепочку и предмет на ней…
– Теперь, надеюсь, вы скажете мне, что это было?
Бенколин выпрямился в кресле, задумчиво глядя на свет.
– Я, конечно, не уверен. Но кое-что заставляет меня предположить… Так, например, даже если мы отбросим заверения мадам Мартель, что Клодин никогда не носила кулонов или чего-нибудь в этом роде, ясно, что на цепочке был не легкий медальон или даже брелок вроде тех, которые носят мужчины на часовой цепочке. Как я уже говорил вам, эта цепочка была очень прочной. Ее разорвали пополам, что свидетельствует о том, что ни искомый предмет, ни соединительное звено тоже не были хрупкими. Думаю, это был вот такой ключ…
И он вынул из ящика стола серебряный ключик. Я посмотрел на круглое отверстие в головке ключа, потом на Бенколина и кивнул…
– На цепочке висел собственный ключ Клодин Мартель, – прибавил сыщик, бросив ключ Робике на стол. – Это, признаю, чистой воды догадка, но за отсутствием более основательной гипотезы я предлагаю эту. Зачем ключик понадобился убийце? Почему убийца пошел на страшный риск быть обнаруженным, только бы добыть его?… Как бы то ни было, он делает свое дело. Ключ найден. И тогда убийце приходит в голову мысль поместить тело в объятия сатира. Так он и делает – и тут, словно занавес после окончания трагедии, в музее гаснет свет. Мадемуазель Августин убедилась, что все в порядке. После убийства прошло всего пять минут. Убийца выскальзывает в проход и уходит через бульвар; при этом он, должно быть, чертовски ломает голову, почему же тот человек, который видел его за делом, не позвал полицию!
– Предположим, ваша теория правильна; и почему же Джина Прево этого не сделала?
– Она опасалась, что полицейское расследование может вывести на дело Одетты Дюшен, к тому же не хотела быть замешана ни в каких делах, связанных с клубом. Ведь в любом случае ей пришлось бы как-то объяснять свое присутствие там… Я думаю, вы знаете, что она сделала.
– Могу догадаться, – согласился я. Правда, я довольно смутно представлял себе это, но меня сейчас больше занимал другой вопрос, и я сбросил Джину Прево со счетов, чтобы поскорее разобраться с ним. – Однако в ваших рассуждениях есть одно слабое звено. Вы сказали, что с самого начала были уверены, что убийца той ночью вошел в музей еще до его закрытия?
– Да.
– Тогда почему бы вам просто не спросить мадемуазель Августин – ведь она стояла у дверей весь день, – кто заходил вечером в музей? Вряд ли посетителей было много, такое случается редко. Значит, она должна была видеть убийцу!
– И все же она бы ничего нам не сказала, и мой вопрос только послужил бы предупреждением убийце. Посмотрите! – Бенколин начал постукивать ключом о стол, подчеркивая этим каждое слово. – Я подозреваю, что убийца – член клуба. Так вот, мадемуазель Августин изо всех сил стремится защитить… нет, не убийцу, а всех членов этой организации. Если ей не удастся оградить их от нашего любопытства, всему ее столь выгодному бизнесу придет конец. Предположим, в тот вечер через музей прошли один, два, пусть полдюжины членов клуба; вы полагаете, что нам нужно было бы получить описание их всех?
– Полагаю, что нет, – согласился я.
– А, хорошо! А зная, что мы ищем одного из них, она могла бы – подчеркиваю, могла бы – предупредить каждого, кто проходил в тот вечер через музей. Сколько раз вам говорить, Джефф, что наша единственная надежда – убеждать всех, и полицейских в том числе, что это убийство – обыкновенное разбойное нападение плюс попытка изнасилования? Помните, я намекнул на это мадемуазель Августин, сказав, между прочим, что, вероятно, мадемуазель Мартель никогда в жизни и не была в музее. После этого кассирше стало заметно легче дышать… Умоляю вас, не забывайте, что в клубе, с которым мы имеем дело, состоит кое-кто из виднейших людей Франции! Скандал нам не нужен. Мы не имеем права выжимать из людей правду, что, возможно, пришлось бы по душе вашей американской прямолинейности… А вот вам еще один момент. Я убежден, что каким-то образом мадемуазель Августин играет во всем этом важную роль. Пока я не вижу, какую именно, и все же готов поклясться: в тихом омуте черти водятся! Что-то говорит мне, что не пройдет и нескольких дней, как наши мысли будет весьма занимать эта тихоня, которая сидит себе сейчас в своей кассе, продавая билеты. Если бы ее отец только знал…
Бенколин попытался раскурить погасшую сигару, которая гасла у него уже не в первый раз, но рука его вдруг замерла на полпути и оставалась без движения, пока пламя спички, вспыхнув, не погасло. Но детектив не замечал этого. Застывшим удивленным взором он смотрел в никуда. Затем шепотом, будто сам не веря своим словам, он повторил:
– Продает билеты… Если бы ее отец… Беззвучно шевеля губами, он судорожно вскочил на ноги и принялся ерошить себе волосы, все так же глядя прямо перед собой.
– В чем дело? Что?… – спросил я и замолчал, повинуясь его сердитому жесту. Впрочем, он едва ли замечал меня. Бенколин сделал несколько шагов по ковру, переместившись из света в тень. Затем он разразился скептическим смехом, но тут же осекся. Я слышал, как он невнятно бормочет себе под нос: «Алиби… Это алиби». И еще: «Интересно, кто этот ювелир? Надо найти ювелира…»
– Послушайте, Бенколин!
– Ах да! Но, – он с самым непринужденным видом повернулся ко мне, словно продолжая начатые рассуждения, – если бы оно у него было, это было бы неизбежно. И еще эта стена… Интересно, чем еще можно воспользоваться, чтобы это сделать?…
– Минеральной водички не хотите? – предложил я и процитировал: – «В стакане все сверкало, кружились пузырьки…» А ну вас ко всем чертям!…
Я сердито плюхнулся в кресло. Между тем от черной меланхолии Бенколина не осталось и следа. Он победно потирал руки. Потом, взяв свой стакан, он высоко поднял его.
– Будьте добры присоединиться ко мне, – провозгласил он. – Я предлагаю выпить за самого великого игрока, которого я когда-либо встречал. Пью за единственного убийцу в моей практике, который совершенно сознательно подарил мне ключ к разгадке преступления!
Глава 12
Бульвар Клиши, Монмартр.
Фонари блестками рассыпают по мокрой мостовой свои изломанные отражения. Шум моторов и гудки такси, шарканье множества ног, гул толпы. Уличные оркестры пытаются перекричать сотни радиоприемников. Кофейные блюдца позвякивают о мраморные столешницы в кафе с грязными окнами и еще более грязными завсегдатаями, и сквозь немытые стекла пробиваются цветные огни. Полы пахнут опилками, везде зеркала, разбавленное пиво, невероятной пышности бакенбарды… Сквозь шум города пробиваются голоса уличных торговцев, расхваливающих под неверным светом газовых фонарей галстуки по пять франков за штуку. Отправляющиеся в гости молодые дамы в белых пелеринках и жемчугах осторожно переступают через бурлящие сточные канавы. Проститутки с серьезными лицами и неподвижными черными глазами, сидящие перед чашками кофе, кажутся особенно задумчивыми. Жалобно бренчит чахоточная шарманка. Охрипшие от уговоров лоточники демонстрируют картонные игрушки, которые кукарекают петухом, если потянуть за веревочку, и бумажные скелеты, танцующие канкан, стоит только положить перед ними спичку. Неоновые вывески, красные и желтые, с удручающей веселостью сверкают огнями во все стороны; в ночном небе крутится багряно-красное колесо «Мулен-Руж».