— Не мог, это правда, но ты же сам знаешь, что не всегда человек самолично участвует в злодеянии.
— Так вы подозреваете Минца?
— Я высказываю один из возможных вариантов нашего дела.
— Но как… — Жуков старался подобрать слова, но никак не удавалось.
— Миша, имеешь возражение?
— Да, — сыскной агент как-то подобрался и вроде бы стал выше. — Имею. Начальник станции Минц, на мой взгляд, человек пугливый и смотрящий в рот начальству, ради места готов на унижения, но чтобы организовать, — Миша сжал губы и продолжил, — такое дело… Вы простите, Иван Дмитрич, но у него, как говорят наши подопечные, кишка тонка.
— Не кажи «гоп», как говорят в Малороссии, в каждом где-то там, — Путилин приложил правую руку к груди, — на полочке пребывает в сонном состоянии бес, но не у всех он прорывается что-то сквозь глянцевую оболочку. Этот Минц назвал тех, кому утром продал билеты и кто направился с Ланской в столицу. Вот их и расспроси о нашей троице, тем более что они ехали разным классом. Смекаешь?
— Что не понять? — безо всякого удовольствия произнес Жуков.
— Миша, если тебе не по душе то, что я поручил, то лучше мне направить другого агента, ты будешь смотреть предвзятым взглядом, и очевидные для другого вещи пройдут мимо тебя.
— Иван Дмитрич, — помощник так резко поднялся, что стол скользнул ножками по паркету, — я уже не мальчик, чтобы капризничать по поводу следствия, тем более что речь идет о преступниках, которые людскую жизнь считают за копейку.
— Тогда, Миша, жду твоего доклада.
ТОЛЬКО ПОЗДНИМ ВЕЧЕРОМ вернулся Жуков в сыскное отделение. Исколесил полстолицы, два раза ездил в Ланскую, отвлекал от дел пристава, который скрепя сердце выделил помощнику Путилина одного из околоточных, чтобы разыскать четверых невольных свидетелей, которые с утра ехали в город.
Чиновник Тимохин, ехавший третьим классом, аккурат сидел напротив двух незнакомцев, один из которых картавил и «подозрительно кидал взоры по сторонам, словно хотел высмотреть добычу». Попутчик чиновника был лет тридцати пяти, круглолиц, с пышными усами и родинкой под правым ухом, это Тимохин приметил. Когда незнакомец смотрел в окно, второй, помоложе, годков под тридцать, лицо обычное, а вот глаза колючие, словно хотел проколоть сидящего напротив насквозь. Напоследок чиновник сказал:
— Да не смотрел я на них, больно уж неприятные личности.
Степаниха — Евдокия Степановна Самотекова, оказалась вопреки прозванию молодой женщиной, в накинутом на плечи старом потертом платке и такой же потертой куцей шубейке. «Денег у нее куры не клюют, — охарактеризовал Степаниху околоточный, — но ходит, как босячка». Та вообще ничего не могла сказать о тех двоих, хотя ехала тем же третьим классом.
Петр Трофимович Иванов — степенный мужчина под пятьдесят, с бородой, лопатой ложащейся на грудь, ехал первым классом. Незнакомого пассажира, который сел с ним на Ланской, рассмотрел хорошо, даже запомнил, что тот постоянно поглаживал правой рукой саквояж и на лице появлялось подобие хищной улыбки, скалил рот, что бросалось в глаза отсутствие передних верхних зубов, и только в этот миг становился заметным едва видимый горизонтальный ровный след, словно кто-то провел острым лезвием под нижнею губою, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Портрет совсем не напоминал тот, который дал в описании Минц. Было над чем задуматься. Прав оказался Иван Дмитриевич, начальник станции участие в событиях в доме Федьки Веселого принимал, и самое непосредственное, хотя в минуту убийства находился на станции и отправлял поезда.
Приблудова, четвертого пассажира, Миша не нашел, тот уехал по делам в Москву. Конечно, важно было побеседовать и с ним, но случая не представилось.
СМУЩЕННЫЙ ЖУКОВ СИДЕЛ перед Путилиным.
— Значит, все-таки Минц, — удовлетворенно потер руки Путилин, не упоминая, что Миша чуть ли не клялся в неспособности начальника станции не только принимать участие в убийстве, но и это убийство организовать.
— Как вы поняли, что Иван Егорыч замешан в этом деле?
— В Ланской живет не так много народу, поэтому каждый знает, кто чем дышит. Вот Минц должен был знать Федьку, не такой уж Перышкин богатей, чтобы с таким почтением к нему относиться. И потом Минц тебе признался, что раз-два разговаривал с Веселым. Да не могло такого быть, начальник станции, как и пристав, захаживали в заведение, а значит, знали хорошо хозяина заведения. Мог скрывать знакомство пристав, но начальнику станции ничем такое знакомство не грозило, а значит, причина была в ином.