— Господин Путилин, — начал штабс-капитан с официального приветствия, — в дежурной комнате молодой человек хочет заявить о свершенном преступлении, но готов говорить только с вами.
— Что за человек?
— Мне кажется, он не в себе. На улице двадцатиградусный мороз, а он в легком пальто.
— Половина столицы одета не по погоде.
Дежурный чиновник на миг смутился.
— Что с ним еще не так?
— Болезненная бледность и безумный взгляд…
— Ладно, зови, — махнул рукой Путилин и вернулся к своему горемычному креслу, едва не пострадавшему от начальственного невоздержанного поведения.
Через несколько минут — за это время хозяин кабинета собрал бумаги на столе в одну стопку — раздалось несколько ударов, и распахнулась дверь. Дежурный чиновник вошел первым, обернулся к молодому человеку и произнес:
— Проходите, господин Путилин вас ждет.
Порог переступил высокий, болезненного вида человек, двадцати двух-трех лет. Сразу бросилось в глаза его узкое удлиненное лицо со впалыми щеками, бледными до прозрачности, с черными пробивающимися волосками на подбородке. Карие глаза с какой-то поволокой смотрели из-под длинных ресниц.
— Добрый день! — поздоровался начальник сыска после повисшего в кабинете неловкого минутного молчания.
Дежурный чиновник вышел и тихо прикрыл за собой дверь.
— Что вас привело ко мне? — вновь нарушил молчание Путилин.
Молодой человек в самом деле был не в себе. Наконец, он опустил правую руку в отвисший карман серого суконного пальто и сделал несколько шагов, остановившись только тогда, когда его путь преградил стол.
— Арестуйте меня, — совсем тихо выдавил он.
— Простите? — Иван Дмитриевич не совсем уловил его слова и хотел убедиться в истинности произнесенной речи.
— Я — убийца.
— Садитесь, — указал рукою на стул хозяин кабинета и продолжил: — Как мне к вам обращаться?
— Важно не имя, а то, что я совершил злодеяние, и вина жжет меня изнутри, — он указал рукой на грудь. — Больно вот тут.
— И когда вы его совершили?
— Два дня тому, — незнакомец хотел достать что-то из кармана, но его попытки были тщетны. Наконец, сжав обескровленные губы, он нахмурил и без того пересеченный глубокой морщиной лоб, взял себя в руки и, выудив из кармана, положил на стол трехвершковое толстое металлическое кольцо. — Вот этим я ударил Катю.
— Где произошло печальное событие?
— У Николаевского моста.
— Что же там с вами стряслось?
— Разрешите присесть?
— Будьте любезны.
Молодой человек опустился на стул, словно внезапно обессилев.
— Так о чем это я? — он поднес руку ко лбу. — Ах да, меня зовут Василий Осипов, с детства Васенькой кличут… Извините, но скажите, о чем это я?.. Да, да… Николаевский мост, два дня тому. Вы простите, но я плохо себя чувствую, знобит что-то.
— Может быть, Василий, вам надо отдохнуть?
— Нет-нет, я должен вам все рассказать. Два дня тому моя любезная Катя сказала, что не будет больше жить со мною. Это как удар молнии среди ясного неба. Я был расстроен, схватил первое попавшееся под руку и ударил ее в висок. Она так, бедняжка, и обмякла. И чтобы она никому не досталась, я ее в прорубь…
— Василий, вы говорите, два дня прошло.
— Два, точно два… Я эти дни по городу ходил, с собаками спал, чтобы теплее было. И кольцо в кармане таскал, боялся к нему прикоснуться, даже когда руки мерзли, в карман не опускал…
— Как фамилия Кати?
— Не помню, — он поднял руку с отогнутыми двумя пальцами, — два дня силился вспомнить, но никак. Словно кто стер.
— Понятно, — Иван Дмитриевич дернул шнурок, закрепленный у правой ножки стола, чтобы вызвать дежурного чиновника. Тот не заставил себя ждать.
— Отведи Василия Осипова в камеру, — распорядился Путилин, — и позови мне кого-нибудь из агентов.
— Так точно.
— И повнимательнее, — указал Путилин глазами на молодого человека. — Пусть отдохнет и отогреется от зимней стужи.
Чиновник взял под руку Осипова.
— Пройдемте-с.
— Да, я готов.
Оставшись в одиночестве Путилин задумался: правду ли говорил назвавшийся Василием Осиповым молодой человек или наговаривает на себя в болезненном приступе? Только этого не хватало! Заявлений о пропаже девиц не поступало, хотя, если молодые жили вместе, то кто ж заявление подаст, кроме самого убийцы? «А почему, собственно, я называю его душегубом? Оснований нет, поэтому надо сперва проверить, а уж потом и решение принимать».