Через четверть часа к мэру Орсиваля явился мировой судья, как его называли в округе — отец Планта.
— Говорят, убита госпожа Треморель? — спросил он еще в дверях.
— Да вот, болтают эти двое! — ответил ему мэр, успевший уже одеться.
— Это очень прискорбно, — сказал отец Планта. — Я послал за жандармским бригадиром. Он нас догонит.
— Так пойдемте! — ответил Куртуа. — Моя перевязь у меня в шапке.
И они пошли.
Филипп с отцом шествовали впереди, молодой человек — с готовностью услужить, а старик — мрачный, занятый своими мыслями.
— И только подумать, — вздыхал то и дело мэр, — только подумать, что мертвое тело — и вдруг у меня в общине, где о преступлениях сроду никто и не слышал!
И он подозрительно поглядывал на обоих Берто.
Дорога к замку Треморелей была довольно плоха и шла между стен футов в двенадцать высотой; с одной стороны тянулся парк маркиза Ланасколя, а с другой — громадный сад Сенжуаина. Когда мэр, мировой судья и Берто подошли к калитке Тремореля, было уже около восьми часов.
Мэр позвонил в довольно большой колокол.
Маленький двор, усыпанный песком, всего только в пять-шесть метров, отделял жилье от калитки, но никто не вышел.
Тогда мэр позвонил сильнее, потом еще сильнее, затем уже изо всех сил, но все напрасно.
На противоположной стороне, у дачи госпожи Ланасколь, выходившей фасадом на дорогу, стоял кучер и чистил ваксой уздечку.
— Напрасно звоните, господа, — крикнул он. — В замке нет никого!
— Как — никого? — в удивлении спросил мэр.
— Дома остались одни только господа. Вся прислуга уехала еще вчера вечером с восьмичасовым поездом в Париж, на свадьбу к знакомому повару. Должны возвратиться с первым поездом сегодня. Меня тоже приглашали, да я…
— Батюшки-светы! — перебил его Куртуа. — Значит, граф и графиня всю ночь оставались одни?
— Совершенно одни, господин мэр.
— Это ужасно!
Отец Планта стал терять терпение.
— Не век же нам здесь стоять! — сказал он. — Жандармы не идут… Пошлем за слесарем!
И уже Филипп приготовился за ним бежать, как послышались болтовня и смех. Пятеро человек, три женщины и двое мужчин, вышли из-за угла.
— Ах, вот и они! — сказал кучер. — Прислуга из замка! У них должен быть ключ.
Со своей стороны слуги, видя у калитки собравшихся людей, сразу замолчали и ускорили шаги. Один из них даже побежал вперед. Это был лакей графа.
— Вы желаете видеть графа? — спросил он, поклонившись мэру и мировому судье.
— Пять раз звонили, чуть не оборвали звонок… — ответил ему мэр.
— Это удивительно… Хозяин всегда так чутко спит… Должно быть, он вышел…
— Эх ты! — воскликнул Филипп. — Их обоих убили!
Эти слова обескуражили слуг, настроение которых явно говорило о числе поднятых тостов в честь новобрачных.
А Куртуа в это время изучал внешность старика Берто.
— Убийство! — воскликнул лакей. — Это, наверное, из-за денег! Узнали…
— Что? — спросил мэр.
— Граф вчера утром получил большие деньги!
— Да, да! — воскликнула горничная. — Много процентных бумаг! Барыня при мне говорила барину, что из-за этих денег всю ночь глаз не сомкнет.
— А в котором часу вы вчера уехали отсюда? — спросил у прислуги мэр.
— В восемь часов.
— Вы отправились все вместе?
— Да!
— И не расставались всю дорогу?
— Ни на минуту!
— Вместе и вернулись?
Лакеи и горничные переглянулись.
— Все вместе, — отвечала словоохотливая горничная. — То есть нет. По прибытии в Париж, на Лионском вокзале, один из нас ушел. Это Геспен.
— Продолжайте, продолжайте!
— Да, сударь, он отправился один, сказав, что встретится с нами в Батиньоле, у Вельпера, на свадьбе.
— И вы видели его потом, этого Геспена?
— Нет, сударь. Я несколько раз за ночь справлялась о нем, и его отсутствие казалось мне подозрительным.
— А давно он служит в этом доме?
— С весны.
— К чему он был приставлен?
— Он был прислан из Парижа конторой «Любезный садовник» и присматривал за редкими растениями в оранжерее у графини.
— А… знал ли он о деньгах?
Лакеи и горничные многозначительно переглянулись.
— Да, да! — отвечали они хором. — В людской мы все долго об этом толковали.
— Да он мне лично говорил, — сказала словоохотливая горничная. — «Только подумать, сколько деньжищ лежит теперь у барина в шкафу! На всех бы нас хватило!»
Слушая с явным неудовольствием эти объяснения или, вернее сказать, сплетни, отец Планта занялся осмотром стены и калитки.