— Спасибо, — ответил бомж, взял чашку, и Нина почувствовала, что от его рук так и пышет жаром.
Она уже лежала в постели, намазав кремом лицо и блаженно вытянув ноги, когда услышала на площадке истерический собачий лай и громкие голоса. Она прислушалась и довольно быстро различила голос одного из жильцов. Это был малосимпатичный и ужасно склочный пенсионер, который вечно чего-то требовал на собраниях кооператива, вечно ввязывался в скандальные истории и, гуляя около дома со своим пуделем, всегда покрикивал на других собак и их хозяев.
«У вас сука? Кобель? — кричал он издали. — Уберите его! Уберите немедленно!» И размахивал палкой. А так как Нина у себя в комнате почти всегда держала окно приоткрытым, он без конца будил ее, потому что у него к тому же была странная привычка постоянно разговаривать со своей собакой. «Джули, Джули, Джули, Джули! — доносилось до нее из-под балкона в семь утра. — Иди сюда, девочка моя, иди, иди, иди, моя хорошая! С собачкой хочешь поиграть? Ну, поиграй, поиграй! У вас девочка? Мальчик?.. Джули, Джули, Джули, Джули! Фу! Пойдем, Джуленька, пойдем, маленькая, это нам нельзя».
«О Господи, — думала Нина, окончательно просыпаясь. — Ему что, тоже нельзя?» Она терпеть не могла, когда молодые мамаши говорили, например: «Мы пописали», «Мы срыгнули», «Мы поспали», как будто речь шла о каких-то коллективных действиях, а тут еще — «Нам нельзя»?
Нина босиком подбежала к двери, посмотрела в глазок, но различила только спины стоящих на площадке людей.
— Убирайтесь отсюда немедленно! — услышала она слегка дребезжащий голос пуделиного хозяина. — Слышите? Иначе я вызову милицию. Вы не имеете права здесь находиться.
Его поддерживали другие голоса, в основном женские, и Нина ясно различила фразу: «Развели здесь бомжатник. Безобразие!» «Еще небось заразы всякой понатащил, — вторила ей другая, — надо будет продезинфицировать подъезд».
Было совершенно ясно, что в покое его не оставят. В другой момент Нина, может быть, и не стала бы в это вмешиваться, но сейчас, когда он болен и на улице пятнадцатиградусный мороз и пронизывающий ветер, а идти ему совершенно некуда, потому что двери соседних домов наглухо закрыты кодовыми замками…
И Нина бросилась одеваться. «Что он им сделал? Чем помешал? — возмущалась она, впопыхах натягивая на себя одежду. — Сидел себе тихо, никого не трогал, не шумел, не безобразничал, даже, кажется, не пил. Что же они к нему привязались?»
Когда она вышла из квартиры, ни на площадке, ни под лестницей его уже не было. Она сорвала с вешалки шубу и бросилась на улицу.
Он успел отойти на сотню метров: было видно, что он идет с трудом, покачиваясь, то ли от порывов ветра, то ли от слабости.
— Подождите! — крикнула Нина и бросилась вдогонку.
Ледяной ветер швырял ей в лицо колючую снежную пыль.
Бомж остановился. Пальто его было распахнуто, ветер трепал шерстяной вязаный шарф, и Нина отчетливо слышала, как хлопает от ветра уголок его пластиковой сумки.
— Пойдемте ко мне, я устрою вас у себя. Вы не можете оставаться на таком морозе: у вас температура.
Он дико посмотрел на нее, ничего не ответил и снова повернулся, чтобы идти дальше.
— Послушайте, подождите! — говорила она, стараясь перекричать вой ветра. — Вы не узнаете меня? Я сегодня дала вам лекарство. Я живу на первом этаже, в квартире слева. Пойдемте ко мне, вы хотя бы переночуете, а завтра мы что-нибудь придумаем.
— Зачем это вам?
«А он, оказывается, совсем не такой “паразит”,— мелькнуло у нее в голове. — Мне казалось, что он беззастенчиво “пользует” меня, как говорит Марго, а он, оказывается, гордый и неприступный. Еще уговаривать его приходится».
— Я потом объясню — зачем, хорошо? А сейчас — пойдемте, если вы не хотите, чтобы я простудилась на этом ветру.
Она пожалела об этом сразу, как только увидела его на фоне светлых обоев своей прихожей. Он стоял, держа в одной руке свой рюкзак, который успел стащить со спины, в другой — чем-то доверху набитый пластиковый пакет и беспомощно озирался.
«Черт возьми, возись с ним теперь, и… куда я его дену? В кухню, в комнату?» — думала Нина, которая ужасно боялась нарушить уют и чистоту своего жилища. Но было поздно. Нина вытащила газету и расстелила ее на полу, чтобы он мог поставить свои вещи. «Раздевайтесь», — сказала она не очень уверенно. Бомж снял пальто, но не повесил его на крючок, а аккуратно свернул и положил на рюкзак.
— Зачем? Есть же вешалка, — сказала Нина с раздражением, которое ей не удалось скрыть, но он не ответил и только сделал едва заметный жест, означающий, что это все равно. Нина не настаивала.
Через полчаса, приняв горячий душ, он спал в кухне на узкой гостевой кушетке, укрытый шелковым ватным одеялом в белоснежном пододеяльнике, а Нина, засунув его вещи в стиральную машину, тщательно вымыв ванну и закрыв на задвижку дверь своей комнаты, сидела в кресле, завернувшись в плед, и старалась понять, как могло случиться, что она влипла в такую ужасную историю. «Неужели я так сентиментальна? — спрашивала она себя, — или я просто дура? И что мне теперь делать — сидеть так всю ночь и не спать?» Потому что спать, пока у нее на кухне «торчал этот тип» она не могла.
Зачем же она притащила в дом этого несчастного бомжа? Ведь она все равно ничем не может ему помочь. Ну, пробудет он у нее до завтра, и что потом? Потом ему все равно придется уходить и искать какой-нибудь подъезд или чердак, откуда его тоже рано или поздно выгонят, потому что в этом мире никому ни до кого нет дела.
Зазвонил телефон. В первом часу ночи Марго приспичило спросить, удалась ли ее вечеринка. О бомже Нина, разумеется, ничего не сказала, но проницательная Марго, сразу же почувствовав неладное, спросила:
— Ты не одна?
— Почему? Одна.
— Кого ты хочешь обмануть? Я же слышу: когда ты одна, у тебя совсем другой голос.
— Ну, хорошо, — вздохнула Нина, — потом поговорим.
Когда они встретились на следующий день на кафедре, Марго спросила ее:
— И кто же у тебя был вчера в такую поздноту? Если это, конечно, не секрет?
Нине ужасно не хотелось рассказывать, но деваться было некуда, и она, опуская подробности, сообщила, что произошло. Марго ахнула:
— Ты это серьезно?
— Вполне.
Марго смотрела на нее как на душевнобольную:
— Нет, я не понимаю! Ты шутишь? Или ты просто-напросто сошла с ума? Ты действительно привела его в дом? Этого грязного бомжа, который жил у вас под лестницей?!
— Марго, перестань, прошу тебя…
— То есть как это — перестань? Хочешь, чтобы тебя ограбили? Или, еще того хуже, чтобы он принес в дом какую-нибудь заразу?
Нина хотела ответить, что этот бомж «вовсе не такой», но передумала: «В конце концов откуда мне знать, какой он?»
— И ты оставила его одного в квартире? — не унималась Маргарита.
— Перестань, Марго, прошу тебя… Я же говорю — он болен. Он бы умер, если бы я оставила его на улице. — Нина оправдывалась, но чем больше она говорила, тем меньше верила собственным словам.
— Да и черт бы с ним! — взрывалась Марго. — Может, он даже хочет умереть, откуда ты знаешь? Может, у него такая цель в жизни? Тебе-то что до этого? Или ты решила стать крупным благотворителем? Тогда устрой у себя в доме ночлежку и пригласи всех бомжей, которые ходят по Москве — вон их сколько! Сегодня же выгони его или я приду и сделаю это сама.
«Марго права, — говорила себе Нина, возвращаясь с работы. — Если температуры у него нет, ему придется уйти, ничего не поделаешь. Не могу же я, в самом деле, нянчиться с ним до бесконечности».
Когда она пришла домой, оказалось, что температура была и очень высокая: не могло быть и речи о том, чтобы выбросить его на улицу. Нина приготовила питье, лекарство и, присев на табуретку, чтобы перевести дух, взглянула на него.
Пока он жил под лестницей, в темноте, у нее не было возможности рассмотреть его, впрочем, она и не пыталась: его лицо нисколько ее не интересовало. Сейчас, при свете, ничто не мешало ей присмотреться к нему, тем более что он спал, и Нина с удивлением обнаружила, что у него «когда-то» было интеллигентное лицо: нос с небольшой горбинкой, чистая линия лба, темные и даже довольно длинные ресницы, и только нижняя часть лица была скрыта длинной жесткой щетиной с проседью. «Интересно, чем он занимался, пока не стал тем, чем стал?» — подумала она и равнодушно отвернулась.