Туманова Ольга
Убийство в пансионате
Ольга Туманова
Убийство в пансионате
1. Все жители города N говорили: "Я живу в городе N", и все, кто в городе N никогда не был, понимали, что их собеседник живет в том городе, у той бухты, где тот порт - как же, слышали как-то в теленовостях о работе порта, да и кружочек города, кажется, на карте видели. И, говоря так, все собеседники всех жителей города N думают об одном и том же городе. А жители города N говорят о городах разных. Впрочем, город N вовсе в данном вопросе не исключение: за любым кружочком на карте скрыт не один, а несколько городов, но не только иногородние, но часто и старожилы знают не все города своего города.
Город N, однако, город небольшой, и его весь можно объездить за день (конечно, если появится такое желание), не пропустив ни одной улицы, ни одного проулка; дней эдак за шесть город N можно и обойти, пройдясь не только по всем улицам, площадям и проходным дворам (надо заметить, все улицы города N на самом деле улочки, а площади - пятачки на перекрестках. Впрочем, разве только в городе N?), но и заглянув во все его магазины. Магазины, как вы знаете, непременный (или главный?) объект посещения вояжирующим соотечественником, а посему, осмотрев магазины любого города, можно с чистой совестью сказать: с этим городом я знаком.
Однако вернемся в город N.
Город N - это лента шоссе над бухтой (горожане называют ленту проспектом), сплошной поток машин, чад, гарь, грохот и пыльные дома с грязными, всегда наглухо закрытыми окнами. Магазины, большие, бестолковые, с одними и теми же экзотическими товарами, дорогими и ненужными. Островки-скверики с цветами и зеленью под толстым слоем пыли; в них никто никогда не гуляет. И море, до горизонта, вширь, вдаль: Впрочем, море почти не видно за ржавыми застывшими без работы кранами.
Город N - это большие бетонные коробки, плохо штукатуренные, но с отдельными квартирами. Булочные, где перепродают обувь, купленную в магазинах проспекта, и цена при переезде из одного района в другой поднимается круче, чем при переходе государственной границы. Жалкие неухоженные пустыри между домами. За домами - великолепный лесопарк, но туда, после ежедневных криминальных сводок, ходить страшновато.
Город N - это широкие тенистые дворы под кроной могучих деревьев, трава и неказистые блочные коробки с тесными коммунальными квартирами.
Город N - это широкий бульвар, что встречает прохожих шорохом кряжистых деревьев, многотравьем, цветочными клумбами. Сияют чистые окна уютных магазинов. Сквозь богатую зелень белеют двухэтажные домики, каждый со своим рисунком, мансардой, верандой, наличниками.
Город N - это маленькие скособоченные домики вдоль немощеных кривых улочек. Это зловоние бесчисленных помойных груд.
Общим, кроме названия N, были в городе стаи собак и кошек, жирных, откормленных морской рыбой, гаражи (правда, гаражи были разные, как и город) и машины. Машины шли сплошным гудящим потоком по проспекту и растекались по улицам, улочками и дворам, затопляя город N машинным половодьем. А машины все везли и везли с моря, того Большого моря, ради которого и появился на карте страны город N.
2. Андрей Уваркин (или Андрей Андреевич, как с подчеркнутой значимостью именовал его при посторонних начальник отдела), молодой следователь прокуратуры города N, жил в N первый год. Всего ничего, как Андрей Андреевич был студентом юрфака другого, не портового, не морского города, но молодой работник юстиции уже обошел все улочки, дворы и проулки города N. Непростительно юный, белобрысый и веснушчатый Андрей Андреевич (стройный и опрятный) носил большие, ну, просто огромные импортные очки в массивной черной оправе, полагая, что они придают ему значительность, серьезность, опытность и что-то еще, не сформулированное Андреем Андреевичем, но необходимое, по его мнению, облику следователя. Пытался Андрей Андреевич для усовершенствования своего образа и отпустить бороду, бакенбарды и усы, но - увы! - борода и бакенбарды росли золотистые, пушистые - несерьезные, а усы отрастали рыжеватого оттенка и расползались по лицу в разные стороны, вызывая сомнительные взгляды собеседника. Огромные черные очки были куда как лучше.
Жил Андрей Андреевич в телесном своем обличье в общежитии в одной из блочных коробок среди пустырей, но виртуальный облик юного следователя обитал на зеленом бульваре, и, очнувшись на время от грез, Андрей Андреевич живо представлял, как лет через... (и все может быть, и возможно, срок ожидания будет и не так уж и велик) благодарный город предложит ему на выбор в его собственность (может быть, даже с тем, чтобы впоследствии открыть в доме музей) один из своих уютных коттеджей, и Андрей Андреевич никак не мог остановить выбор на одном из двух домов: один, белоснежный, с небольшой мансардой, был в вечерней зелени похож на яхту в морской ночи, уютную, но небольшую; другой походил на кряжистый сейнер, и в нем нашлось бы место и для кабинета, и для комнаты для гостей, и для залы для приема, но не было в нем ни элегантности, ни пикантности яхты.
Конечно, потом Андрею Андреевичу придется уехать в Центр, и мысль о вынужденном прощании с милым сердцу домом уже сейчас была печальна и светла.
А пока, как мы сообщили читателю, Андрей Андреевич жил в одной из комнат общежития в блочном доме; по соседству, в таком же блочном доме и работал, когда сидел в конторе, а вот вне конторы посещать (по долгу службы, так сказать) ему проходилось район куцых домишек.
3. Ночью в пансионате, единственном пятиэтажном доме района куцых домишек, убили пожилую женщину.
Пансионат еще пару лет назад был профилакторием богатого треста, но времена изменились, все кругом разъединялись и объявляли суверенитеты: республики, области, города; объявил о своей независимости и пансионат, стал принадлежать сам себе и гордо именовать себя санаторием.
Убийство в пансионате было для Андрея Андреевича подарком, что послало ему небо после нескольких хулиганских угонов машин, совершенных мальчишками, которых хватало лишь на то, чтобы доехать на чужой машине до ближайшего столба и тихо, без риска для собственной жизни, в данный столб врезаться. Правда, автомобили при этом страдали, иногда даже необратимо, и мальчишкам не всегда удавалось отделаться страхом и родительскими деньгами, но во всех этих делах, пусть и трагичных для кого-то, не было ничего, что требовало аналитического мышления, нестандартного решения, интуиции, чутья, наконец, профессионального.
Кроме угона машин, значилось в активе Андрея Андреевича только несколько краж, пьяных драк и прочей бытовухи, что (при всей жестокости, а подчас и кровавости) были пресны: и преступники на месте, а если и не на месте преступления, так у себя дома или в сарае у соседа, и все встречные и поперечные их видели, а если и не видели, так крики их слышали - короче, те заурядные дела, что в огромном, надо сказать, количестве лежали на столе Андрея Андреевича, вести мог любой следователь.
С такими мыслями Андрей Андреевич приехал в санаторий; сдержанно бодрый, сосредоточенный и серьезный, твердым шагом прошел пыльным палисадником мимо жалкой веранды и куцей клумбочки с подвяленными цветами и вошел в небольшой неуютный холл, где щебетал дешевый телевизор, кособочились два тусклых кресла и потрепанная кушетка, серел на стене телефон-автомат, а прямо против входной двери за небольшой конторкой сидела немолодая, как отметил Андрей Андреевич, администраторша, похожая на квочку хвостиком сожженных перекисью волос и пятнистым самодельным пуловером, и испуганно таращила бесцветные глаза.
4. Убитая лежала в номере, у окна. На бледном лице густым темным слоем запеклась кровь, и кровавая маска вновь и вновь забирала внимание. Как в балете, когда примадонна кружит свой коронный па-де-де, а где-то, у кулис, взмахивает ручками и ножками кордебалет. Кто видит его промахи? Если только придирчивый балетмейстер. Кто оценит изящество балерин? Если только преданный поклонник. Ах, балет, балет. Запах дорогих духов, шорох платьев и программок, упругая мягкость бархатных кресел, и нервно вздрогнул занавес, и поплыла сцена... Да!..