И чтобы вечерами ходить в балет в далеком городе, надо сейчас, как в том анекдоте, работать, работать и еще раз работать.
Андрей Андреевич прикрыл дверь перед носом горничной (или кто там спешил за ним, он не разглядел) - ничего не трогать, никого не подпускать, пока не подъедет группа, что разбирается с поножовщиной в барачном районе, а он, следователь прокуратуры, поставлен тут вместо сторожа... Впрочем, все равно придется вникать.
Андрей Андреевич с трудом отвел глаза от кровавого пятна, и, хотя молодой следователь не испытывал тошноты, что преследовала студента-практиканта, до спокойной отрешенности профессионала ему еще далековато, и Андрей Андреевич был даже доволен, что группа припозднилась.
Желая не упустить ни одной детали, Андрей Андреевич постарался осмотреть женщину, а затем и комнату глазами знатока живописи, что смотрит на полотно с расстояния, когда мазки не заслоняют картину.
Женщина, или, как подумал Андрей Андреевич, бабка, старуха, лежала в нелепой, неловкой позе: она лежала на боку, и левая нога была подогнута под массивное тело, и стопа в тапке, потертом и потрепанном, изогнулась и торчала кверху, и хотелось помочь женщине, чтобы она распрямилась и легла поудобнее.
Стоптанные парусиновые туфли, что уже исчезли из продажи. Чулки, простые, хлопчатобумажные, такие нелепые в летний день. Прямая холщовая юбка зеленого, вернее, болотного цвета. Подол задран, и видны теплые застиранные панталоны. Блуза из темно-синего сатина в блеклый горошек. На жидких седых волосах газовая косынка, когда-то, должно быть, малиновая. Не тронутые кровью губы, тусклые и узкие; уголки губ вздернуты.
Андрей Андреевич оглядел комнату, мысленно фотографирую ее фрагменты. Его взгляд должен уловить и те детали, что ускользнут от взгляда фотографа.
Стена оклеена обоями с крупным бордовым рисунком, неприятным глазу. В трех местах: у изголовья кровати, над тумбочкой и у балконной двери - обои отошли, висят огромными лохмотьями, открывая грязную штукатурку. Кровать застелена небрежно, видно несвежее белье; вместо покрывала полинялый кусок ткани. На полированной тумбочке пустой граненый стакан. Балконная дверь приоткрыта, и при каждом движении ветерка равнодушно тыкает в голову убитой. Давно нестиранные шторы. Тошнотворный запах грязи. И...
Андрей Андреевич глянул на старуху и вышел в коридорчик. Открыл шкаф. Пустые яркие коробки явно оставлены прежними жильцами. Висят две кофты и платье, таких же смытых цветов, что и одежда на старухе.
В ванной на грязной полиэтиленовой шторе лежбище комаров. Щетка, зубной порошок (где она его взяла? Разве порошок еще бывает в продаже?). Земляничное мыло.
Мотивы убийства? Пьяная ссора? Богатое наследство? Вооруженное ограбление? Одна версия нелепее другой. Впрочем, бывают нищие старухи, что спят на грязном тряпье на матрасе, набитом купюрами.
Кому было нужно убийство? Надо составить полное описание вчерашнего дня всех обитателей пансионата. Убийство старухи выглядит нелепым и немотивированным, и тем кропотливей труд требует его раскрытие, тем ценнее результат проведенного расследования.
5. Владельцами профилактория объявили себя его сотрудники, и владельцев, а вернее сказать совладельцев, было сначала много, но, как и положено в житейском море, те, что покрупнее да попрожорливее, съели мелюзгу. Где шантажом, где подкупом, впрочем, не о том речь. Хотя... как знать. Месть - не веская ли причина для преступления? Почему жертвой стала именно старуха? А почему бы и нет? Мысль на первый взгляд странная, но... именно на первый. Для взгляда второго необходимо выяснить, кем была эта старуха. Так что как версия:
В день нашего повествования у пансионата было шестеро владельцев. Немалым был и штат: врачи, медсестры, санитарки, горничные, посудомойки и прочая и прочая, и было той обслуги персон сорок, а отдыхало в пансионате лишь девять человек. Теперь, уже восемь. И, конечно, Андрей Андреевич тут же логически рассудил, что плата за девять путевок после всех вычетов, сделанных государством, недостаточна для содержания здания, закупки продуктов и медикаментов, оплаты персонала и получения прибыли. И в этих обстоятельствах скрыт еще один мотив преступления, еще одна его версия.
Но для начала - что налицо? В ночь убийства в пансионате были дежурная горничная и восемь отдыхающих. И они - первые, кто должен доказать Андрею Андреевичу свою непричастность к совершенному преступлению.
6. Алла Геннадьевна проснулась, как просыпалась всегда: словно счетчик щелкнул, и сон отлетел.
В комнате, залитой по утрам солнечным светом, было по-зимнему темно.
Алла Геннадьевна потянулась к тумбочке, отодвинула свои часики, нащупала часы мужа: они были с подсветкой. 07:01 бесстрастно выдала электроника.
Значит, снова дождь, - уныло подумала Алла Геннадьевна. И тут же подумала, что первое ее впечатление от сегодняшнего дня уныло, значит и день не предвещает ей особой радости. И шевельнулась тревога: как там дети? Но Алла Геннадьевна тут же сама себе и объяснила причину своего уныния: да какая уж тут радость, если в городе дождь. Благо бы дома, где всегда дел невпроворот, а то здесь, в пансионате, где даже библиотеки нет.
Дождь в город N приходил с моря, и с дождем налетал на город холодный порывистый ветер. И почти каждый день повторялось одно и то же: только что светило солнце, и город изнывал от жары, от чада машин, от раскаленного асфальта, и вмиг менялось все: небо иссиня-черно, и холодные дождь и ветер, ломая зонты, наотмашь хлещут прохожих, что обреченно ждут на остановках вмиг исчезнувшие автобусы.
Промокнув, прозябнув, они приезжают в пансионат, а в номере нет горячей воды, и только прихваченный из дома кипятильник позволяет выпить чашку горячего чаю.
Куда пойти в такую погоду в городе, где нет ни музеев, ни театров?
Вот блаженство для мужа!
Алла Геннадьевна глянула на кровать, где спал Василий Викторович.
Проход между кроватями узок, но в комнате так темно, что лицо Василия Викторовича едва различимо, однако Алла Геннадьевна тут же увидела и морщины на лбу, и вздернутый кверху подбородок, и узкий приоткрытый рот, откуда, как из жерла действующего вулкана, неслись грозные звуки, к которым за все годы совместной жизни Алла Геннадьевна так и не привыкла. И запах от выкуренных сигарет, к которому она тоже не смогла привыкнуть.
Алла Геннадьевна зябко повела плечом то ли от прохлады ненастного утра, то ли от неприязни к мужу. Неприязнь к мужу изредка накатывалась на Аллу Геннадьевну, как ей самой казалось, беспричинно; с ней вообще последнее время происходило что-то непонятное, нервное, и Алла Геннадьевна сама себе объясняла причину своей нервозности возрастом и старалась подавлять в себе негативные чувства, но иногда негативные чувства брали над ней верх, и тогда мир казался Алле Геннадьевне серым и тоскливым.
Алла Геннадьевна тут же напомнила себе, что это настроение уйдет, как уходят тучи, и ей самой будет странно, что она хотела остаться одна, свободна. От чего, собственно, она желает освободиться? Можно подумать, что одну тарелку супа варить быстрее, чем две.
И тут Алла Геннадьевна поняла, что она голодна.
Вчера вечером они немного погуляли по теплому вечернему городу (известно, что любой город хорошеет к ночи, когда сумрак скрывает и огрехи коммунальных служб, и убогость архитектуры. А вечер в приморском городе - это огни пароходов и темные силуэты гор, шум моря и нарядные люди. Фонтаны. Музыка. Но, увы. Город N - город рабочий, и не было переливчатой игры воды, и городской парк был пуст и темен, и автобусы ходили редко), и они опоздали на ужин.
Впрочем, она всегда хотела утром съесть что-нибудь вкусненькое. А муж ее в выходные дни мог спать мог до полудня, не соблазняясь сладостными запахами кухни, и ужинал в одиночестве, когда Алла Геннадьевна уже спала. Давно прошло то время, когда каждый из них считал свой образ жизни правильным и старался переделать другого, теперь они жили каждый в своем ритме, смотрели разные телевизионные передачи в разных комнатах, читали разные книги и с удовольствием встречались за воскресным обедом и до вечера вместе гуляли по парку или у реки. В их доме никогда не было ни скандалов, ни сцен ревности, и оба были уверены в своем завтрашнем семейном дне, но иногда Алле Геннадьевне так не хватало каких-то: мелочей. Чтобы муж встретил ее, застигнутую дождем, на остановке автобуса с зонтом. Нет, он, конечно, встретит ее, если она ему позвонит, а ей хотелось, чтобы он сам: "Да откуда я знал, что ты приедешь так скоро?!" Ей хотелось получить от него подарок, хотя бы в день своего рождения, что-нибудь: она даже не знала, что. Ну, что-нибудь, что доставит ей радость. А он всегда давал ей деньги: "Купи себе сама, что хочешь", - и отмахивался от ее обиды: "Да откуда я знаю, что ты хочешь?!" Но муж обижался, когда Алла Геннадьевна деньги "на подарок" тратила на еду, на дом. И мог остановиться на улице, спросить, купить ли ей цветы, но тут отмахивалась она: цветы так дороги и наутро завянут. Вот если бы он утром, когда она еще спит, сбегал бы на рынок и... Ее раздражало его небритое по воскресным дням лицо. Его манера надевать свитер на майку или на голое тело. И хождение по квартире в спортивных брюках, с мешками на коленях. "Одежда должна быть удобной".