— Вот об этом как раз вы и узнаете из моей рукописи, — с пафосом сказал Роджер. — Должен заметить, что передвигал время событий на несколько дней вперед, чтобы мои наблюдения обросли теми событиями, которые чуть раньше только начинали проявляться, а потом разыгрались вовсю. Ну и, конечно, будьте снисходительны. Я не гарантирую достоверности в мелочах, но, клянусь моей литературной интуицией, основные линии изображены верно. В романе нет ни одного события, развитие которого я не видел бы собственными глазами. И, возможно, вы не поверите, но нет ни одного события, которое я не мог бы предвидеть. Несложно, знаете ли, предугадать необычные поступки людей, когда изучил обычные. Человек мыслит всегда в одном ключе.
— Правда? — деликатно спросил Морсби.
Роджер нырял в ящик за ящиком своего письменного стола в поисках рукописи.
— Вот она. У меня останется копия. Так что можете оставить ее себе, если хотите. А теперь скажите: кто эта женщина?
— Ну что же, вряд ли есть смысл скрывать, мистер Шерингэм. Вы будете молчать об этом, я уверен. Только между нами: она... Нет! — Морсби вдруг усмехнулся. — Все-таки пока не скажу вам.
— Я в любой момент могу позвонить в Роланд-хаус и выяснить, кого там больше нет, — с некоторой обидой произнес Роджер.
— Да, сэр, конечно можете. Я вам просто сейчас не скажу, лучше угадайте сами. Перечитайте копию рукописи, и если там все так, как вы говорите, то вы обязательно догадаетесь, кого из женщин убили, разве нет?
— Опознать жертву, а? Не ручаюсь, Морсби, поскольку не уверен, что заметил все тайные игры. Но идея хорошая. Я, разумеется, попробую.
Часть вторая
РУКОПИСЬ РОДЖЕРА ШЕРИНГЭМА
Для ясности вымышленные имена, данные автором лицам, упомянутым в рукописи, заменены настоящими.
Глава 5
Двадцать пять лет назад в селении Эллингфорд проживало около двадцати пяти человек, если не считать пятидесяти с небольшим обитателей школы под названием Роланд-хаус. Весьма тихое место за одиннадцать миль от площади Пиккадилли. Лондонская и Северо-западная железные дороги пролегали почти в трех милях от селения, и поэтому здесь Лондон казался таким же далеким, как таинственный и овеянный недоброй славой Бирмингем, находившийся на другом конце ближайшего шоссе. Двадцать пять лет назад поездка отсюда в Лондон считалась событием, к которому нельзя было отнестись легкомысленно и без должных приготовлений.
В наши дни, в отличие от большинства селений в одиннадцати милях от площади Пиккадилли, Эллингфорд лишь чуть меньше похож на деревню, чем прежде. Его население возросло, но не превышает разрозненно живущих шестисот человек. Лондонская, Центральная и Шотландская железные дороги по-прежнему лежат почти в трех милях от Эллингфорда, и даже вездесущий автотранспорт ни на дюйм не приблизился к нему.
На единственной улице все те же три лавчонки процветают все так же, как при короле Эдуарде, не говоря уже о предшествовавшем правлении королевы Виктории; и только один из многочисленных магазинов Лондона открыл здесь недавно свой филиал. Короче говоря, Эллингфорд — печальное исключение из ряда населенных пунктов, преобразившихся под тем натиском прогресса, который превратил нашу Англию в то, чем она теперь является. В Эллингфорде нет, к слову, винной лавки, а если бы и была, то наверняка вам бы продали полбутылки виски (это, конечно, если вы настолько опустились, что пожелали бы купить половину, а не целую), безо всякой задней мысли о том, каким злом для современного общества является алкоголь.
Бедственное состояние Эллингфорда, разумеется, связано с тем, что шоссейная дорога от Лондона до Бирмингема проходит в миле от его домишек, а не через середину этого селения. Только за милю отсюда прогресс носится с ревом и дымом туда и обратно; дородные дельцы катят в щегольских автомобилях по своим важным делам, биржевые маклеры мчатся, чуть не сбивая с ног, обычных пешеходов, хористки сбегают из Бирмингема в Лондон продемонстрировать свои ножки или из Лондона в Бирмингем — спрятать их. А Эллингфорд, всего в миле от этих скоростей, знать о них не знает и, что самое печальное, знать не хочет.
Таким образом, неудивительно, что среди такого застоя школа Роланд-хаус для его нынешних обитателей столь же привлекательна, как прежде для их отцов. За последние двадцать пять лет здесь почти ничего не изменилось, если не считать новой общей спальни над гимнастическим залом, крытой черепицей раздевалки вместо вообще никакой, и на пару акров расширенных игровых площадок.
Ну и персонал, конечно, сменился.
Двадцать пять лет назад мистер Гамильтон Гаррисон, магистр гуманитарных наук, выпускник Оксфорда, был просто Гам Гаррисон, самый младший из младших учителей, едва сошедший с университетской скамьи. Теперь он уже шесть лет заправляет этой школой. Деньги можно накопить, безусловно, и из жалованья младшего учителя начальной частной школы, ибо нет преград для человека решительного; правда, мистеру Гамильтону Гаррисону и не понадобилось проявлять особую решительность. Даже очень сомнительно, что он смог бы это сделать. Ему все досталось проще. Дочь тогдашнего директора школы, молодая женщина с решимостью на двоих и более, обратила свою девическую пылкость на скромного молодого учителя и, не успел он осознать, что происходит, как она вышла за него замуж. После этого она успела передать школу в его ведение, осчастливить рождением единственного ребенка, девочки, а позже очень быстро умерла.
Эми Гаррисон, теперь уже двадцати двух лет от роду, пошла в свою мать. Таким образом, они с отцом вместе вели школьное хозяйство. Об Эми говорили как о замечательной помощнице отцу. Мистер Гаррисон с этим соглашался, как соглашался почти со всем. На самом же деле он считал дочь ужасной занудой. Она вечно пыталась заставить его делать то, чего он не хотел, или требовала от него активности, тогда как мистер Гаррисон прекрасно знал, что инерция приносит больше пользы и меньше проблем.
Сейчас у Эми как раз возникла проблема. Держа в одной руке мальчишеские трусы и размахивая ими, как флагом, перед лицом отца, она требовала:
— Папа, я настаиваю: посмотри на них как следует.
— Забери их, Эми, — вяло сопротивлялся мистер Гаррисон. — Право же, мой кабинет не место для таких вещей. Забери их.
— Все в дырах. Все. Еще хорошо, что я там была, когда Уэстон их принес; иначе бы я о них и не узнала. До конца четверти осталась всего неделя. Вот бы прекрасно было, если бы он отправился в таких домой, а? Что, по-твоему, сказали бы его родители? Ну разумеется, я велела провести общий осмотр всего нижнего белья. Хорошо еще, что пока есть время. Но если все трусы в таком состоянии или даже половина... — Голос Эми перешел в негодующее молчание.
— Ладно, не отвлекай меня такими... э-э... Ты же прекрасно знаешь, как я всегда занят в конце четверти. Отнеси их к Филлис.
— Филлис! — Эми издала короткий презрительный смешок, но, к облегчению мистера Гаррисона, ничего к нему не добавила. Девушке не нравилась ее молодая мачеха, и она не пыталась этого скрыть ни от отца, ни от самой Филлис Гаррисон.
Эми уселась на подлокотник кресла и упрямо поглядела на мистера Гаррисона.
— Я пришла не просто отвлекать тебя этими трусами Уэстона, папа. Пора бы тебе уже понимать меня. Трусы Уэстона — только очередное доказательство.
— Ну и? — попытался рявкнуть мистер Гаррисон, стараясь отвести глаза от лица дочери; ее взгляд всегда заставлял его чувствовать вину за какой-то неведомый, но непременно ужасный грех, как прежде заставлял взгляд ее матери. — Ну и что? Скорее, Эми, прошу тебя. Я действительно очень занят. Доказательство чего эти трусы Уэстона? — Он стал перебирать на столе бумаги.
— А вот чего, — резко ответила Эми. — Мисс Джевонс нужно уволить!
Мистер Гаррисон уже очень хорошо понял, доказательством чего должны были служить трусы Уэстона. Он раздраженно кашлянул.