— Но, Эми, я не вижу...
— Мисс Джевонс нужно уволить! — запальчиво повторила Эми.
Мистер Гаррисон стал терять терпение. Невыносимо, что Эми выдвигает подобные ультиматумы, практически пытаясь командовать им в его собственном кабинете. Будет ли у него когда-нибудь покой? В конце четверти все буквально сговорились терзать его, как раз когда он так предельно занят: учителя с жалобами на коллег, учительницы с жалобами на прислугу, Эми с жалобами на всех и каждого. И теперь еще на эту мисс Джевонс, пожалуй, единственного здесь человека, который никогда ни на кого и ни на что не жалуется.
— Чепуха! — взорвался мистер Гаррисон. — Я ни за что...
— Мы ее взяли на пробу, — продолжала Эми, как будто взрыва не заметила вовсе. — Проба не удалась. Я больше не возьму леди в заведующие хозяйством. Это не годится.
— Ты не имеешь...
— К тому же она слишком молода.
— Ей двадцать восемь!
— Это она так говорит..
— Я не вижу смысла ей не верить. Она удивительно приятная девушка, и мальчики ее обожают. — Мистер Гаррисон все еще кипел, но взрыва больше не ожидалось.
— Она неумеха, — заключила Эми, поджав и без того тонкие губы, — а мы просто не можем себе позволить держать некомпетентного заведующего хозяйством. — Она встала. — Папа, ты знаешь это не хуже меня: ее нужно уволить. Ты должен предупредить ее об увольнении на этой неделе, чем раньше, тем лучше, а я расклею объявления о вакансии.
И она направилась к двери, как будто вопрос был уже решен, унося с собой презренные трусы.
Мистер Гаррисон посмотрел вслед невысокой прямой фигурке дочери, и его на миг вспыхнувший гнев превратился, как всегда, в возмущенное раздражение. Нет, на этот раз он не уступит желанию Эми, ни за что не уступит. Мисс Джевонс ему нравится; она нравится мальчикам; она всем нравится, кроме Эми, предпочитающей только компетентных людей, к тому же мисс Джевонс очень старается соответствовать этому требованию.
Первый раз в жизни Эми перешла все границы. Как глупо, что она уверена в его согласии, в согласии собственного отца. Эми и впрямь чересчур вмешивается не в свои дела. А знает ли она, как ее прозвали дети? Наверняка нет, подумал мистер Гаррисон. Конечно же, никто здесь не решится сказать ей об этом. Но если не знает, то лишь она одна. Пучеглазка! Хорошо бы, если бы ей кто-нибудь об этом сказал. Как отец, он, безусловно, на многое закрывал глаза, но не мог не видеть, что его дочь не красавица, и миловидности в ней тоже нет: тонкие губы, длинный тонкий крючковатый нос, песочного цвета волосы и эти водянисто-голубые глаза навыкате, за которые она заработала себе прозвище. Пучеглазка! Очень подходит. Мистер Гаррисон виновато сдержал невольный смешок.
Его размышления были прерваны стуком в дверь. На пороге стояла заплаканная мисс Джевонс.
— О, мистер Гаррисон, пожалуйста, простите за беспокойство, вы сейчас так заняты, но...
— Что такое? — нахмурился мистер Гаррисон, от волнения его голос прозвучал резче, чем он бы хотел. Он терпеть не мог предупреждать людей об увольнении.
— Я... я решила, что должна узнать, правда ли это. Мисс Гаррисон велела мне...
— Мисс Гаррисон не может вам велеть. У нее нет таких полномочий, — сердито ответил отец мисс Гаррисон, раздраженно подергивая себя за непослушную седую бородку. Эми берет на себя слишком много. Чья это школа, в конце концов?
— О-она сказала, что вы собираетесь предупредить меня об увольнении, — промямлила мисс Джевонс.
— У мисс Гаррисон нет полномочий говорить об этом, — твердо повторил мистер Гаррисон. — В любом случае, — добавил он, удивив этими словами и себя самого, и мисс Джевонс, — это неправда. У меня не было такого намерения.
— О, мистер Гаррисон!
Карие глаза мисс Джевонс наполнились благодарностью. Эту высокую молодую женщину со стройной фигурой, выгодно подчеркнутой простым светло-зеленым платьем, можно было бы назвать красивой, если бы не слишком большой рот и вздернутый нос, который даже самые сдержанные литераторы назвали бы курносым. По мнению мисс Гаррисон, она носила слишком короткие юбки, но мистер Гаррисон мнения дочери не разделял: у мисс Джевонс были замечательные стройные ножки.
Теперь она промокала глаза тоненьким носовым платочком.
— Ну-ну, успокойтесь, — миролюбиво сказал мистер Гаррисон.
— Это было такое потрясение, — всхлипнула мисс Джевонс. — Я так старалась и надеялась, что смогла... Моя мама, вы же понимаете... Мы живем только на мой заработок...
— Конечно, конечно. Эми вела себя непростительно. Совершенно непростительно.
Мистер Гаррисон встал из-за стола, снял очки, пустив их болтаться на тонком черном шнурке. Теперь в нем заговорил другой человек. И почему эта очаровательная, изящная девушка не его дочь? Он был бы ей хорошим отцом...
Он отечески взял очаровательную девушку за все еще вздрагивающие плечи.
— Вы только следите получше за детской одеждой, моя дорогая. Они такие сорванцы, вы же знаете. Просто следите за этим получше.
— О, конечно, мистер Гаррисон, конечно. Обязательно буду, поверьте.
— Я уверен, моя дорогая.
Мистер Гаррисон наклонил голову и поцеловал мисс Джевонс в лоб, вроде как по-отечески, но очень неловко.
Так же неловко, но совсем не по-дочернему, мисс Джевонс обвила руками его шею, быстро, но очень умело обняла, нежно поцеловала его в щеку и выбежала из комнаты. Мистер Гаррисон посмотрел вслед женской фигурке, но теперь с совсем иным выражением лица. Это выражение постепенно исчезло, уступив место хмурой озабоченности. Высокая фигура мистера Гаррисона снова неуклюже опустилась в кресло за письменным столом. Эми...
Все обитатели Роланд-хауса почти постоянно находились в страхе перед дочерью директора.
Стоял жаркий летний день, июль близился к концу.
В учительской все окна, выходившие на большую лужайку позади школьного здания, были широко открыты. Трое мужчин, с трубками во рту и газетами в руках, уютно расположились в креслах. Было блаженное время после полуденной трапезы, за полчаса до начала крикета, когда лишь один учитель дежурил, а все остальные имели первую за день возможность быть просто людьми. Умиротворенная тишина, нарушаемая лишь шелестом газет и попыхиванием трубки мистера Паркера (ее никак не удавалось как следует раскурить), наполняла комнату.
Десять минут спокойствие не нарушалось, за исключением того, что мистер Дафф взял "Морнинг пост" взамен "Дэйли мэйл", а мистер Раис выбрал "Дэйли скетч" вместо "Дэйли миррор". Мистер Паркер ничего кроме "Таймс" никогда не читал.
Тему разговора предложил мистер Раис. В учительской разговоры были в порядке вещей. С наигранной учтивостью, за которой с особой тщательностью скрывалась снисходительность, мистер Раис обычно изрекал всему обществу какие-то замечания, словно принуждал себя относиться к коллегам как к равным, хотя, возможно, они и осознавали разницу между ним и собой. В настоящий момент, во всяком случае, они все были в равных условиях. Двадцатичетырехлетний мистер Раис два года назад окончил Кембриджский университет, был членом университетской команды по игре в крикет и запасным в команде по плаванию. Теперь он не пытался скрывать, что пара лет работы в Роланд-хаусе — всего лишь временное явление в ожидании обещанной ему вакансии в крупной частной школе, где он сам учился в свое время.
— Йоркшир, как я вижу, совсем отстал от века, — обратился мистер Раис к учительской. — Матч хуже некуда.
Мистер Паркер, недолюбливавший мистера Раиса, углубился в "Таймс" и ничего не ответил.
Мистер Дафф высунул маленькую голову из-за угла "Морнинг пост" со своим обычным видом черепахи в пенсне и улыбнулся.
— Что вы говорите? — весело откликнулся он. Потом, сообразив, что йоркширские дела — отнюдь не повод для веселья, раз там действительно матч хуже некуда, он сменил улыбку на огорченную гримасу и повторил: — Что вы говорите...