— Понимать понимает, а говорить не говорит, — уточнил Мартин. — Он из мадьяров, нездешний. Может, поэтому?
— У нас в Леменграуене грек один есть, — сообщил Иоганн по давней своей привычке подбирать всякому явлению пару. — По бумажке торгуется. Пишет свою цену, затем покупатель свою и так, пока не договорятся. Говорят, у него за год одних карандашей целая коробка уходит.
— Это какой грек? — заинтересовался Мартин. — Не старьевщик ли, у которого лавка возле водокачки? У Северного проезда?
Иоганн удивленно посмотрел на своего нового знакомого.
— А ты откуда знаешь?
— Так я напротив этой лавки живу!
Новость о том, что они с Мартином земляки удивила Иоганна безмерно. До этого чужаки виделись ему чуть ли не выходцами с экзотических Андаманских островов, о которых как-то рассказывал учитель Рудольф. Пусть и не такими черными, как андаманцы, но зато почти дикарями. А тут, оказывается, они жили с этим Мартином чуть ли не по соседству и даже, возможно, встречались — вон и общего знакомого с первых слов нашли. И в старых заброшенных укреплениях, что остались на северной окраине города, возможно, виделись — там все мальчишки лазят, несмотря на запреты родителей. Район, конечно, неспокойный. За водокачкой обитает одна беднота, клошары, как выражается на свой манер maman. Узкие улочки, маленькие домишки, слепленные чуть ли не из мусора, грязь, вонь и вечный запах перегара, которым несет, кажется, ото всех и каждого.
— А ты где живешь? — поинтересовался Мартин.
— Апфельштрассе, — ответил Иоганн. — Рядом с парком, ну с той стороны, где статуя Оттона Великого.
— Из богатеньких, значит, — презрительно сплюнув, произнес Мартин.
Яблочная улица действительно была самым престижным местом в городе. Тихий центр с аккуратными усадьбами богатых горожан, вылизанной мостовой и цветущими садами. И о том, что он там живет, Иоганн всегда сообщал с гордостью, а тут… Неожиданно для самого себя юноша смутился и начал сбивчиво объяснять, что живут они там не в своем доме, а, снимая квартиру, и только лишь потому, что maman преподает детям богачей французский. Получилось путано и неубедительно. Но презрительное выражение с лица Мартина исчезло, тот лишь вздохнул завистливо и коротко бросил:
— Повезло! — и почти тут же добавил: — А Ганс, это брат мой, всё не может устроиться. Один раз садовником взяли, да какой из него садовник? Через месяц выгнали. Всё случайными заработками перебивались. То в лавке какой товар поможешь разгрузить, то за лошадьми присмотреть, то еще что…
Мадьяр торопливо закончил есть, облизал ложку и засунул ее за голенище сапога. Встал, угрюмо посмотрел на мальчишек из-под густых бровей, и тут Иоганн заметил на его руке татуировку. Одного взгляда хватило, чтобы понять — на руке незнакомца выколот силуэт вороны. Тот это тоже понял, одернул рукав рубахи и быстро прошел мимо стоявших рядом Иоганна и Мартина.
— Так и ходит в одиночку, — едва незнакомец скрылся за углом сарая, проворчал Мартин. — Все гуртом живем, а этот даже жрет один. Сам готовит, сам по холмам ходит. Не видать ему благословения Черной Вороны.
— Благословения кого? — тут же ухватился за непонятную фразу Иоганн.
Чем неожиданно смутил своего собеседника. Однако, замявшись, новый знакомый тут же открыто улыбнулся и спросил:
— Так ты Иоганн? А я Мартин, — и протянул раскрытой ладонью руку.
Иоганн пожал ее, скрепляя знакомство. Открытая улыбка ровесника понравилась ему своей искренностью.
— Слушай, Йоги, — урезал имя нового приятеля Мартин. — Вы ведь насчет убийства Феликса приехали, так?
— Ну…
— Дело дохлое… Не сыщете вы убийцу.
— Это почему? — насторожился Иоганн.
— Не человек его прибрал, понимаешь? А, куда тебе…. Давай так. Ты хоть и на Апфельштрассе живешь, а чую — свой парень. В общем…
Чужак на секунду задумался, словно решал сообщать Иоганну нечто важное или нет. Затем сорвал травинку и, жуя кончик, внимательно посмотрел на юного сыщика.
— Я тебе начистоту всё скажу… Меня Ганс послал сюда выведать, что вам об убийстве известно. А я думаю, чего тут церемонии тайные разводить? Давай уговор, а? Чего вам интересно — я расскажу. А ты мне, чего тебе известно, идет?
Теперь задумался Иоганн. С одной стороны, ему нравилась открытость Мартина. Не стал тайком выведывать, честно признался, что на разведку послали. И обмен предлагает — вдруг он что-то нужное знает? Феликс ведь у чужаков часто бывал. А с другой… Было такое понятие, как тайна следствия. Иоганн о нем читал. А ну как эти чужаки — не Мартин с Гансом, а вот хотя бы этот угрюмый мадьяр — сами Феликса и убили? А ты им все выложи…
— А почему это мы убийцу не найдем? — спросил Иоганн, чтобы оттянуть решение.
Но Мартин ему такого шанса не дал.
— Так ты согласен на обмен?
— Согласен, — выдохнул сыщик.
— Тогда пошли, — кивнул Мартин и, развернувшись, направился за сарай, в сторону дома лесничихи.
Иоганн поспешил за ним, гадая, что же такого хочет показать ему этот странный парень, утверждающий, что Феликса убил вовсе не человек. Если бы в этот момент юноша оглянулся, он бы увидел, что из-за поленицы вышел хмурый мадьяр, похожий на дворовую собаку, и проводил их долгим угрюмым взглядом.
16
— А как вы вообще узнали, что я здесь, святой отец? — удивленно спросил кузнец. — Я ведь и сам не думал-не гадал, что нынче вернусь в деревню. Намеревался с утречка податься. Только вот предчувствие нехорошее было, стронуло с места. Зудело весь день что-то в груди… Сердце противно ныло… Думал, к погоде, ан нет. Вот ведь какое дело случилось, подумайте только, э-эх! — он горестно ударил кулаком по скамье. Щенок, взвизгнув, испуганно отпрыгнул в угол, но никто не обратил на него внимания. — И сон… мне такой страшный сон приснился, что я лежу, а надо мной ворона кружит… кружит…
— Дело в том, — перебил его отец Иеремия, что я вовсе не с вами пришел повидаться, Генрих. — Мне нужно поговорить с Анной. И с вами тоже, конечно, — поспешил добавить он. — Но если вы собираетесь домой, то лучше если мы на обратном пути побеседуем.
— А какое отношение к убийству имеет Анна? Пора уже отстать от нее! — возмутился кузнец. — Мало того, что Бауэр на нее убийство мужа навешивал, сколько ей, бедняжке, вытерпеть пришлось! А ведь могли и засудить — хорошо, граф Еремин заступился.
— Нет-нет, Анна совершенно ни при чем, — торопливо сказал отец Иеремия, — ее никто ничуть не подозревает в убийстве Феликса. Но понимаете ли, Генрих, когда человек живет на отшибе, он видит жизнь деревни как бы со стороны, какие-то вещи, на которые местный не обратит ни малейшего внимания, могут броситься ему в глаза, и он скорее заметит то, что другие не увидят. Да и Феликс ведь бывал тут частенько… — при этих словах кузнец насупился и недовольно и сердито задышал. — Кроме того, наш жандарм поручил мне собрать почерка всех жителей деревни и округи. Я пока не могу сказать, для чего это нужно, но не поможете ли мне с этим, Генрих, пока я разговариваю с Анной? Вот несколько листов бумаги и карандаш. Обойдите чужаков, пожалуйста. И если хотите помочь Себастьяну, то не пропустите, пожалуйста, никого.
— Я так понимаю, что мой почерк и Анны вам тоже нужен? — спросил Генрих и длинными размашистыми загогулинами на одном из листов вывел: «Себастьян не виноват». — достаточно? — спросил он и исподлобья глянул на священника. Острая S была смазана по краям, и сразу было видно, что почерк на записке к Себастьяну был совершенно иной.
— Да, этого довольно, — кивнул отец Иеремия. — Анна, вы напишите то же самое, но своей рукой.
Лесничиха подошла к столу, неуверенно взяла карандаш и медленно, коряво, печатными буквами написала ту же фразу, что кузнец. Почерк значительно различался. Священник забрал обе бумажки и тихонько подтолкнул кузнеца к выходу:
— Не пропустите никого, Генрих. Это очень важно. Кто-то убил Феликса и очень заинтересован в том, чтобы свалить вину на вашего подмастерье. Помогите мальчику, чем сможете. Там мой племянник Иоганн, скажите ему, чтобы не уходил со двора — обратно мы отправимся вместе с вами. Надеюсь, разговор с Анной не займет много времени?