Отец Иеремия только рукой махнул в ответ: мол, понимаю, и, посмотрев, на спящего жандарма, тихо спросил:
— Как он?
— Да лучше уже… — ответил доктор. — Я ему морфий вколол. Надобности-то уже вроде и нет, опасность миновала, но его разве удержишь? Ночью только-только оклемался, давай собираться в кутузку… Ни в какую слушать ничего не хотел, еле удержал. Да и сам хоть пару часов подремал. Подожду еще, проснется, осмотрю, а дальше не знаю… Ему, конечно, недельку-две бы постельный режим соблюдать — ну да мужчина он крепкий, ничего страшного, если через несколько дней встанет.
Отец Иеремия кивнул и стал прощаться, затем, будто что-то вспомнив, полез в карман и вытащил ключ.
— Филипп, вы его вчера на пороге нашли? — спросил он.
Доктор недоуменно посмотрел на ключ, но тут же тронул ладошкой лоб и улыбнулся:
— У самого порога, — подтвердил он. — За Францем пошел закрывать, когда вы уходили, вижу — блестит что-то. Ну, я и поднял.
— Посмотрите повнимательнее, — отец Иеремия протянул ключ Филиппу. — Точно не ваш?
Филипп взял в руки ключ, повертел его и передал обратно священнику.
— Да отродясь у меня таких замков не было, — сказал он.
Когда Иоганн с дядей вышли из дома Бауэра, юноша задумчиво поинтересовался:
— Это же ключ, который Герта у доктора вытащила, так?
Священник кивнул:
— По ее словам так получается, а Филипп отрицает.
И отец Иеремия больше не сказал ни слова до самой кутузки. Шел, нахмурившись и о чем-то размышлял да так задумался, что чуть было мимо кутузки не прошел.
Франц, в отличие от доктора, не спал. Сидел на крыльце у закрытой двери и что-то выстругивал ножом из толстой ветки. Присмотревшись, Иоганн понял, что фигурку вороны… Наверное, Лауре хочет подарить, подумал юноша. Он уже видел несколько подобных в доме доктора — одну корову и несколько лошадок. Заметив отца Иеремию, Франц отложил поделку в сторону и встал, приветствуя священника. В отличие от доктора, и с Иоганном не забыл поздороваться, пожал руку как взрослому. Затем поинтересовался, как чувствует себя жандарм, и рассказал, что ночь прошла спокойно, пленник сбежать не пытался, а спал да еще храпел так, что Францу пришлось полночи на крыльце провести. Ключ он и вовсе в руки брать не стал, лишь покачал отрицательно головой да заявил, что у мадьяра при обыске никакого ключа не находил, а сам он в первый раз вчера у доктора в руках увидел. Отец Иеремия еще поспрашивал Франца о подробностях поимки мадьяра, но, не узнав ничего нового, попросил открыть дверь в кутузку.
Пленник сидел в углу комнаты — там, где еще недавно находился Себастьян. Руки у него были связаны за спиной, ноги перехвачены веревкой, но не туго — так чтобы мог встать и идти. Увидев священника, мадьяр прищурился и внимательно осмотрел его, как бы оценивая про себя. К удивлению Иоганна, отец Иеремия заговорил на латыни.
— Vos frater veneratio teuton? — спросил он, показывая пленнику изъятый у него нож.
Мадьяр на вопрос не ответил, только сверкнул глазами, увидев так близко свое оружие.
— Is vestri conseco? Ut vos quoniam inter mitis?
Пленник демонстративно отвернулся, показывая, что разговаривать ему со священником не о чем. Отец Иеремия тяжело вздохнул и предпринял последнюю попытку:
— Vos appreciation, ut вас culpo procul cruentus ampersand rudimentum obviam muneris? Vos suspendo super caput ultio ultionis.
Увы, и эта попытка разговорить мадьяра не увенчалась успехом. Впрочем, ничего другого, отец Иеремия, видимо, и не ожидал.
— Да не оставит нас Господь в трудную минуту, — проговорил он, перекрестился и поспешил на улицу. Беспокойные мысли об учителе, видно, никак не шли у него из головы, наспех попрощавшись с Францем, он махнул Иоганну рукой и торопливым шагом направился в сторону школы.
На краю неба — далеко-далеко за серой пеленой, у самого горизонта — появилась тонкая ясная полоска. Пелену эту словно бы кто-то стягивал за реку, открывая взгляду чистое голубое небо. Отец Иеремия и Иоганн прошли мимо школы, свернули к дому Рудольфа и тут же услышали ворчливый голос учителя.
— Мало вас розгами, гаденышей, стегали, — нудно цедил он. — Простынь новую испоганили, я по всему двору бегаю, ищу. Вот я веревку сниму да по вашим спинам. Правду пословица говорит: одно гнилое яблоко все остальные заражает. Я сейчас это художество вашим родителям отнесу, покажу.
Худой и по-прежнему бледный учитель держал в своих руках разукрашенную углем простынь, а рядом с ним стояла Мария и несколько детей помладше. Отец Иеремия облегченно вздохнул, но тут же насупился. Остановился, тяжело дыша от быстрой ходьбы, и громко произнес:
— День добрый, Рудольф.
От голоса священника учитель вздрогнул, обернулся. Распрямился, цыкнул на детишек, чтобы домой бежали и несколько смущенно проговорил:
— Простынь сушить повесил, так эти агамеды… разбойники ее стащили — в привидение играть… Добрый день, отец Иеремия. Добрый день, Иоганн.
Дом у учителя оказался большим, не меньше, пожалуй, чем у Феликса, только захламлен был страшно. В прихожей разбросана старая обувь, свалены какие-то половики, тут же на стене висела поеденная молью волчья шкура. В светлой просторной комнате, куда провел их Рудольф, стоял маленький диванчик, письменный стол в углу у окна, книжный шкаф, забитый книгами да лежал на полу старый пыльный ковер. Обстановка настолько контрастировала с ухоженным, с иголочки одетым учителем, что Иоганн только диву дался. Бывает же такое… На стене, рядом со шкафом, висел большой портрет самого Рудольфа, и два картины поменьше — на одной школа, а на другой пейзаж с видом на мельницу и реку.
— Феликс рисовал, — пояснил учитель, заметив взгляд Иоганна. — Вы присаживайтесь вот здесь на диванчик, а я уж на стул, как хозяин. Жаль парня, талантлив был… Но кому не повезет, тот и в рисовой каше палец сломает.
— Разговор у меня к вам, Рудольф, не очень приятный, — сказал отец Иеремия, присаживаясь. — О ночном нападении на жандарма и убийстве Герты вы, конечно, слышали?
— Да что вы говорите! — худое и длинное лицо учителя вытянулось еще больше. — Старуху убили? Кто?
— Думаю тот же человек, что и Феликса. Разве вы не слышали выстрелов?
— Нет, спал как убитый. То есть, простите, святой отец… крепко спал. Вся эта суматоха с убийством Феликса так дурно на меня подействовала, что к вечеру голова совсем не своя стала. Я уж к доктору пошел да тот опять напился и заснул. Ну, я и решил — почему бы не снотворное? Так что только час назад и проснулся.
— И на исповеди вы не были потому, что проспали?
— Истинно так, — кивнул Рудольф, но глаза его забегали. Он достал из кармана смятую пачку сигарет, порылся в ней, однако пачка оказалась пуста. Повертев в руке, учитель засунул пачку обратно и посмотрел на священника.
— Мне кажется, вы не были на исповеди совсем по иной причине, — со вздохом произнес священник. — Я знаю, вы искренне верите в Бога и не хотели лгать ему. Ведь это вы взяли деньги из кошелька Феликса, разве не так?
— Что вы такое говорите, отец Иеремия! — возмутился Рудольф, вскакивая со стула. — Постыдитесь своего племянника!
— Это вы постыдитесь, Рудольф, — строго ответил священник. — Феликс был вашим любимым учеником. Да хоть бы и не так… Взять деньги с покойника… На что вам Феликс выдал двести марок незадолго до убийства?
— Отец Иеремия!
— Не отрицайте, мы нашли в доме убитого вашу расписку.
— Я и не собирался отрицать! Феликс передал мне эти деньги…
— Только не нужно ничего придумывать, Рудольф, — неожиданно мягко прервал его священник. — Вчера на месте убийства вас видел Альфонс Габриэль. И как вы ногой кошелек задвинули, а потом взяли из него монеты, а сам кошелек бросили в сторонку, он видел. Раз солгавши — покайся, говорит нам Господь, не умножай свой грех новой ложью. Вы же добрый католик, Рудольф! Не от головной боли, сдается мне, вы снотворное приняли, а от угрызений душевных — не хотелось вам исповедоваться в таком бесстыдном поступке. Вы краснеете, это хорошо. Это совесть. Для чего вам дал Феликс такую крупную сумму?
Учитель действительно покраснел. Оглянулся на Иоганна, стоявшего у полки с книгами, опустился на стул и тихо проговорил: