На другой стороне площади он уже не мог сдержать свое нетерпение и прямо на тротуаре развернул газету. Вблизи не оказалось фонаря, и он с газетой в руке открыл дверь пивной, но едва не отступил перед пахнувшим на него теплым воздухом и шумом. Однако, сощурившись, все же вошел, пересек полный зал и отыскал свободное место на диванчике рядом с тихо разговаривавшей парой.
Не раздеваясь, Кабур сел и положил газету на блестящий красный столик, для чего ему пришлось сдвинуть в сторону две большие кружки, стоявшие на мокрых картонных кружочках.
Сидевшие рядом недовольно покосились на него. Им было лет по сорок, мужчине, пожалуй, больше. Они выглядели помятыми, немного грустными людьми, которые встречаются лишь на часок после работы. Кабур нашел, что пара некрасива, более того - неприятна ему, потому что оба были немолоды, у женщины появился второй подбородок, и, вероятно, дома ее ждали муж и дети вот почему.
Подошедший официант вытер маленький столик. Рене Кабуру пришлось поднять газету. Мокрая тряпка оставила следы, которые тут же исчезли. Он заказал себе кружку пива, как и на Порт д'Орлеан, как и утром, перед работой, когда, оставив дома вещи, зашел в бистро на углу улицы.
Его мучила жажда, но он не заметил, как принесли пиво. Погрузившись в чтение, Кабур смутно сознавал, где находится. Протянув руку, он взял, не отрывая глаз от газеты, кружку со стола, сделал глоток, и капли пива оставили пятна на газете.
Женщина представляла какую-то фирму по продаже модных товаров. Она сама ему об этом сказала. Как и о том, что провела в Марселе четыре дня. Бусы ее он тоже вспомнил, потому что замочек был совсем рядом, когда он наклонился, прежде чем сделал то самое.
Ее нашли лежащей на спине, с открытыми глазами. Одежда была в беспорядке. Эта картина все время возникала у него перед глазами, пока он читал заметку. В ней было много всяких подробностей: задранная юбка, черные лодочки на тонких каблуках, следы разорванных бус на шее.
Убитая жила близ площади Пигаль в маленькой двух комнатной квартирке. Уже переговорили с консьержкой. "Вытирая глаза платком, - говорилось в заметке, - консьержка сказала, что очень уважала свою жиличку: "Всегда такая улыбчивая, а ведь была не слишком счастлива - в двадцать пять лет уже разведена. Но трудилась честно. Господи боже, таких разве встретишь в этом районе, где так легко встать на скользкий путь!" Конечно, у нее бывали мужчины, но консьержка считала, что это ее личное дело, она ведь была свободна, бедняжечка.
И Рене Кабур представил себе комнату с опущенными шторами, лампу под красным абажуром. Только одно светлое пятно в окружающей темноте. Шепот. Красивого мужчину с фатоватой улыбкой любимца женщин. И ее. Снимающую юбку между светом и тенью. Блеск обнаженного тела, изгиб бедра или плеча. Ее личная жизнь.
Он кончил пить, и снова капли пива упали на газетный лист. Черные лодочки. Та самая женщина, которая со спокойной улыбкой предложила ему, стоя в проходе, сигарету. И тотчас перед ним возник затравленный взгляд терпящего поражение боксера на "Центральном". Итак, какие-то мужчины раздевали ее, бросали на скомканную постель. Их грубые руки прикасались к ее бедрам, плечам. Куда уж ему с ними тягаться! Кабур вспомнил свою глупость однажды вечером в Марселе и то невыносимое желание, охватившее его, когда он помог ей снять чемодан, а затем весь словно нереально проведенный день после того, как он вышел с Лионского вокзала. И вот теперь эта газета.
Он сказал самому себе, что просто счастлив, узнав о ее смерти, что ее нашли мертвой.
Когда вышла газета, расследование только началось. В заметке был список и остальных пассажиров купе. Полиция, очевидно, надеялась, что они сами явятся в префектуру или районный комиссариат и расскажут подробности, в частности, о том, что произошло до убийства. Пока существовало убеждение, что оно было совершено после прибытия поезда на вокзал, во время сутолоки, обычно возникающей в конце поездки. Поскольку грабеж, судя по всему, не являлся мотивом преступления, комиссар Таркэн и его заместители по уголовному розыску рассчитывали быстро обнаружить виновного. И все.
Рене Кабур же знал, что по прибытии поезда не было никакой сутолоки. Стоя в проходе с вещами, пассажиры по одному мирно выходили на перрон. По мере приближения к выходу с перрона поток людей ширился. Все вытягивали шеи, пытаясь увидеть встречающих.
Кабура никто не встречал. Он это знал и стремился поскорее покинуть купе, поезд, вокзал. Он вышел из купе первым, из вагона в числе первых, из вокзала его вынесла первая волна тех, кого никто не ожидал.
Он в четвертый раз прочел список пассажиров купе, пытаясь вспомнить их лица по именам и номерам мест. Риволани? Вероятно, мужчина в кожаной куртке, с редкими волосами, с маленьким фибровым чемоданчиком с потертыми и грязными уголками. Даррэс? Молодая девушка, севшая в Авиньоне и вышедшая в коридор, когда он ночью болтал с женщиной, у которой на сумочке была буква "Ж". Нет, это была не она. Тома, жертва, имела место на два номера дальше, поскольку четные полки находились справа, а не четные - слева. Он совсем запутался и проверил номер собственного места.
Нет, все верно. Слева внизу лежал мужчина в кожаной куртке, то есть Риволани. Справа внизу - Даррэс, белокурая женщина лет сорока, изрядно накрашенная, в пальто из леопарда или из того, что ему показалось леопардом. Слева на средней полке спала молодая девушка, севшая в Авиньоне. Тоже белокурая, лет двадцати или немногим более, на ней было светло-синее пальто, легкое платье с бантом из шали спереди. На средней полке справа находилась Жоржетта Тома, и Рене Кабур снова вспомнил ее ноги и приподнявшуюся юбку, когда она стала снимать чемодан. Слева на верхней полке было место Гароди. Тут Рене Кабур ничего не мог вспомнить. Он не успел обратить внимания. То есть не совсем так. Это место оставалось незанятым, когда он после полуночи вытянулся на своей полке справа наверху. Голос он услышал много позднее.