Напрасно он солгал по поводу часа, когда лег спать. К чему? Другие, вероятно, слышали, как она повысила голос, почти закричала. Скажут, что в коридоре у них была ссора, каждый постарается представить ее по-своему, и, конечно же, все вспомнят время. Это произошло после, а не до проверки билетов. И контролеры подтвердят.
Ложь. А раз он солгал однажды, ему уже больше никто не поверит. Подумают, если он скрыл время, значит, ссора имеет для него значение. Все увидят в этом озлобленность больного человека, какой-то мотив. Легко будет установить и причину их препирательства. И это даст повод для объяснения его поведения. Он мог спокойно выйти из поезда, затем вернуться, застать женщину в черных лодочках одну в купе и наброситься на нее. А так как она отбивалась, то ой удушил ее, чтобы не были слышны крики.
Да нет же!
Стоя перед зеркалом в туалете своей квартиры на шестом этаже, в мансарде, где все было разбросано - одежда, цветы в горшках, посуда,- Рене Кабур принял две таблетки лекарства против гриппа и стал уговаривать себя, что завтра ничего не случится.
Во-первых, он мог невольно ошибиться относительно часа, когда лег спать. Главное теперь - раньше других самому рассказать об инциденте как о чем-то незначительном.
Он представил себе, какими жестами будет сопровождать свой рассказ, небрежный вид при этом. Об инциденте он скажет как бы ненароком, с улыбкой покачивая головой: "Ох, уж эти женщины..."
Нет, скажет: "Ой, уж эти бабы". И поведает, как они стояли одни в проходе, и она себя вела так, что он... Известно ведь, как это бывает. Такое чувствуешь кожей. Что с того, ну, пощупал ее немного. Сами понимаете, как. Конечно, жаль, что прикончили такую красотку... Словом, она взъерепенилась, и я отправился спать.
И быстро сменит тему. Все поймут его шутку и оценят ее по-мужски.
Глядя на свое отражение в зеркале с тем же вниманием, с каким незадолго до этого рассматривал неприличный рисунок, он внезапно почувствовал себя необычайно одиноким. И понял, что не сможет сыграть эту роль, сказать нужные слова. А если и скажет, это будет выглядеть еще глупее, потому что произнесет их так жалко, что всем за него станет неловко). Он смутится, покраснеет, может быть, даже заплачет. Тогда ему помогут надеть пальто, вытолкают на улицу, не зная, как успокоить, а после ухода вздохнут с облегчением. Жалкий тип.
Рене Кабур снова надел пальто и застегнулся. Он не останется дома, а пойдет куда-нибудь поужинать. Увидев на неубранной с прошлой субботы постели свой чемодан, решил было надеть майку, взять другую пару перчаток. Но раздумал и вышел, погасив лишь верхний свет. Тот, что горел в туалете, остался светить в пустое зеркало.
У дверей ресторанчика "У Шарля" Кабур замешкался. Было почти девять часов. Через витрину ему был виден хозяин за кассой. В помещении находился только один клиент, молодой блондин с раскрытым ртом в который отправлял кусок бифштекса. Блондин поднял голову и посмотрел на него. Рене Кабур пошел дальше, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы.
Продолжая идти, он опять вспомнил женщину, длинноногую, в нейлоновых чулках, в изящном костюме, ее фотографию в "Франс-суар". И пожалел, что забыл газету на диванчике в пивной. Ему захотелось перечитать заметку, еще раз взглянуть на фотографию.
Какого черта он позвонил в полицию? В этом мрачном городе, который так и не стал ему родным, много десятков Кабуров. Его бы никогда не нашли.
Грацциано напомнил ему о боксере, боксер - о "Центральном", "Центральный" - о субботнем вечере. Был как раз субботний вечер.
И Кабур подумал, что за последние годы "Центральный" стал единственной отдушиной в его жизни.
Кабур решил было поехать туда на метро, но затем мысленно послал эту идею к черту. Было уже начало месяца, а к Рождеству его ожидала прибавка. Он почти бегом спустился к Восточному вокзалу и стал ловить такси.
У самого вокзала он уже бежал по-настоящему. Кто-то-, видимо, опаздывавший к поезду, бежал за ним следом. Кабур задел проходившую мимо пару, извинился, открыл дверцу такси и крикнул шоферу:
- В "Центральный", на бокс!
Он задыхался. Было девять часов вечера. Матч, вероятно, начался. Первый бой, пожалуй, уже пропустил. Он пристрастился к боксу на субботних встречах любителей, по три раунда. В пятьдесят седьмом году... Февральским вечером. Боксировали двое в весе петуха - по 53 кило каждый, оба небольшого роста, с лицами зверюшек.
Тогда Кабур пошел в "Центральный", чтобы доставить удовольствие бывшему однокашнику, который приезжал на неделю в Париж и снова уезжал в департамент Жиронды, где Кабур и сам когда-то родился. В тот вечер они наблюдали, как два маленьких боксера мрачно колошматят друг друга. М не только это. Когда один из них, поднявшийся на ринг с простым полотенцем на плече, упал под ударами противника на канаты, потеряв равновесие и прижав руку к телу, а рефери еле оттащил другого в сторону, раздалась крики, захлопали сиденья, толпа поднялась, подобно волне. Тогда-то с ним это и случилось. В ту самую минуту.
Рене Кабур тоже вскочил, он орал вместе со всеми, пытаясь разглядеть конвульсии упавшего боксера, услышать пыхтение победителя. И только потом, почувствовав от хлопков боль в руках и придя в себя, снова стал человеком из толпы.
В следующий раз он пошел в "Центральный" уже один, а потом еще и еще. Познакомился с завсегдатаями, в перерыве в соседнем бистро нередко обменивался с ними прогнозами, испытывая радость от пребывания тут, думал о том, что после пустой недели вновь наступит субботний вечер.
Выйдя из такси у "Центрального", Кабур решил, что приехал последним. Но нет. Позади остановилось еще одно такси, и из него вышла брюнетка, напомнившая ему женщину из купе.
Он уступил ей очередь у кассы. Она была молода, но уже потрепана жизнью. Одета в короткое черное пальто. Сумочку держала, прижав к груди, словно боясь потерять. Он увидел ее красные, словно от стирки, руки. Похоже, жена боксера, который выступает сегодня. После матча будет ждать его в раздевалке, мечтая о большом гонораре, хорошей квартире, звании чемпиона, внезапной удаче.