В последнюю очередь я достала из саквояжа черную лакированную шкатулку, в которой лежали мои немногочисленные украшения, которые едва ли можно было назвать настоящими драгоценностями. У меня было только янтарное ожерелье и колечко с рубином; и то и другое раньше принадлежало моей матери.
В шкатулке лежал и мамин портрет; я взяла его в руки. Небольшая акварель в черной овальной бархатной рамке размером примерно шесть дюймов в длину на четыре в ширину. Наверное, отец распорядился вставить мамин портрет в такую рамку после ее смерти. Раньше он висел над отцовской кроватью.
Сама я почти не помнила матери. Уже не впервые я задумалась над тем, похожа ли на нее. Если верить художнику, глаза у нее были серо-голубыми, а у меня они серые. Волосы у мамы каштановые, мои немного темнее. Мэри Ньюлинг, наша экономка, говорила мне, что отец «так никогда и не оправился после потери милой женушки». Я склонна была ей верить. Отец обладал ровным характером и был человеком добродушным, но я всегда чувствовала, что за его улыбкой прячется глубокая печаль.
Портрет я положила на туалетный столик. Пусть полежит до тех времен, когда я смогу повесить его на стену.
В моей комнате тоже висело множество картин — как и во всем доме. Хорошо, что здесь я хотя бы не увидела длинношерстных шотландских овец, которые таращили глаза из багровой дымки. Зато здесь было больше итальянских пейзажей. На одной особенно безвкусной картине маслом изображалась плакальщица, закутанная в толстую ткань. Фигуру плакальщицы окружали поникшие деревья и какие-то прямоугольники, похожие на надгробные плиты. Я решила при первой возможности снять картину со стены и спрятать.
Откинув крышку лакированной шкатулки, я разыскала среди своих немногочисленных сокровищ кусочек серого сланца. Он служил мне талисманом, который подарили мне очень давно — на счастье. Сланец был в своем роде уникальным: на его поверхности отпечатались точные очертания крошечного листа папоротника. Я достала талисман, повертела так и сяк, чтобы на него упал свет, а потом осторожно положила назад. Отныне мне самой нужно будет преодолевать все преграды. И первой из них станет сегодняшний вечер, когда я познакомлюсь с остальными обитателями дома.
Я вздохнула. Я так объелась пирогами и пышками, что не представляла, как в меня влезет хотя бы еще кусочек чего-нибудь съестного. Дома мы питались старомодно, и самая плотная трапеза у нас устраивалась днем. Такой распорядок подходил отцу, который по утрам принимал пациентов в своем кабинете, а после обеда навещал больных, прикованных к постели, и часто возвращался очень поздно. Ужинали мы легко — как правило, поджаренным хлебом. Зимой Мэри Ньюлинг готовила наваристый мясной бульон с кореньями. Вот почему меня ужасала мысль о «добротной английской кухне», ожидавшей меня в восемь вечера.
Кроме того, я боялась, что даже в своем лучшем платье покажусь домочадцам миссис Парри деревенщиной. Впрочем, я еще носила полутраур по отцу, что, безусловно, давало мне право не стремиться быть похожей на картинку из модного журнала.
Волосы я скрутила простым узлом, надела платье, которое замечательно выгладила Ньюджент, на плечи накинула шаль из ноттингемских кружев и в начале восьмого спустилась вниз. К добру или к худу, мне придется жить дальше.
Хотя я спустилась раньше времени, общество было уже в сборе.
Я нашла всех в большой гостиной — она оказалась гораздо просторнее малой, в которой меня принимала тетя Парри, но тоже была премило обставлена. В мраморном камине пылал огонь.
Тетя Парри бурно приветствовала меня. Цвет ее наряда Мэри Ньюлинг наверняка определила бы как «вырвиглаз». Шелковое платье было самого модного оттенка — пурпурного. Кружевной чепец она сняла, а каштановые волосы были уложены в сложную прическу — Ньюджент пришлось потрудиться! Над висками лежали толстые валики из волос, похожие на колбаски; к ним Ньюджент приколола фальшивые локоны. В ушах тети Парри красовались серьги с крупными зелеными камнями. Ожерелье из таких же камней украшало ее шею; на руках я заметила несколько браслетов. Я надеялась, что ее украшения из страз, и подумала, что по-другому и быть не может. Если все эти изумруды настоящие, пожалуй, столько нет даже у индийского раджи.