Этот рапорт дошел до Данишева лишь сегодня, 14 августа, через неделю, впрочем, как и до самого начальника райотдела милиции. Когда капитан Минаев увидел его, он с иронией выговаривал командиру взвода патрульной службы перефразированными словами известного поэта: «Ваш рапорт как свет умерших звезд доходит, как доходит к нумизмату стершийся пятак...» Тот оправдывался, что старшего сержанта Иванова неожиданно прихватил в ту ночь приступ аппендицита и он госпитализирован... не успел передать рапорт.
...Следователь Данишев уже в больнице еще раз прочитал этот рапорт и, сверив показания потерпевшего Гавашева, положил его обратно в портфель.
— Итак, Минихат Хабибович, вы точно слышали, что преступник называл вас Саматом?
— Слышал, товарищ следователь, как вас сейчас. Правда, состояние у меня тогда было аховое...
Лейтенант долго еще выяснял интересующие его детали и особенно маршрут его движения. Мысль лихорадочно металась: «Действительно ли его с кем-то перепутал этот нападавший? Или это просто маньяк-садист, который наслаждается предсмертным состоянием своей жертвы?» Такие случаи в уголовной практике бывали. Назип знал о них.
Потерпевший начисто отрицал наличие у него врагов и завистников: «Откуда же им взяться у маленького инженера с окладом 120 рэ. А личных столкновений у меня ни с кем не было».
— Вы бы знали, товарищ следователь, — продолжал Гавашев, — что я пережил! Все это видится мне теперь как кошмарный сон.
Уже в дверях палаты, когда уходил, Данишев повернулся к больному, чтобы махнуть ему на прощание рукой. В глаза следователю бросились издалека резко очерченные угловатые плечи и короткая толстая шея с большой кудлатой головой. «Где же такую очень похожую фигуру я видел прежде? Определенно видел! Но то, что такие фигуры встречаются редко, — это точно. Вполне возможно; что в темноте по особенностям очертания фигуры его и принял преступник за того, кого поджидал».
Следователь чувствовал, что от этого зависит и ход расследования. «Или мне показалось, что он похож? Ибо когда у человека появляется необходимость, частенько желаемое и действительное смешиваются».
Эта мысль не давала покоя; и она, как будто связанная с пульсирующей веной на виске, которую Данишев чувствовал от перенапряжения бессонных ночей, билась в черепной коробке ровно и настойчиво: «На кого же он так; похож, на кого же он так похож...».
Назип заставлял свой усталый за день мозг снова и снова напрягаться изо всех сил.
«Итак, есть логическая посылка — преступник поджидал в определенном месте свою жертву. Какое умозаключение можно на этом построить? Значит, преступник заранее знал маршрут следования своей жертвы! Так... так... А что же дальше? А отсюда можно предположить, что человек, на которого готовилось нападение, должен был идти домой? Но откуда? Из гостей? С работы? Если с работы, то этот вариант можно еще проверить. А если из гостей — дохлый номер. А вдруг все же с работы? Тогда какая организация завершает работу в эти вечерние часы? Надо выяснить, где имеются вечерние смены».
И Данишев пошел по маршруту, по которому следовал Гавашев. Когда он добрался до того места, где преступник напал на Гавашева, в свой карманный блокнот он занес швейную фабрику и вечернюю школу. «Интересно, работают там мужчины по имени Самат? Вообще-то, редкое имя». И чуть ли не бегом бросился проверять свою очередную идею.
Через полчаса следователь был уже на знакомой швейной фабрике и перебирал, как интересные праздничные открытки, трудовые книжки работников. Взяв очередную, механически прочел: «Мурадов Самат» — и хотел было положить на место. Но тут же встрепенулся, словно с него неожиданно свалилась тяжелая цепкая дремота.
«Самат Мурадов», — про себя произнес Данишев. Память побежденно-услужливо подсказывала теперь ему детали фигуры его соседа. Ну совершенно точно! Фигура Гавашева и фигура Самата Мурадова похожи как две шахматные пешки!
Следователь с волнением услышал от той нервной, грубоватой кадровички, что Мурадов работал в тот день в вечернюю смену. И теперь эта женщина показалась ему очень даже приятной.