- Вот именно! Эзопов язык! - Першин от удовольствия потер руки.
А Ляхов, с изумлением глядя на Нинель, протянул:
- Однако...
- И где все это произошло, мы не знаем, - помешивая ложечкой давно остывший чай, говорила Нинель. - "Он шел пешком по городу" - мимо чего? Метро? Собора? Большого театра или мимо театра на Фонтанке? Или мимо заводика рыбокоптильного? Мы знаем, какая ступенька в каком пролете измазана какой краской, но не знаем, на какой улице стоит дом. В романе нет ни одного названия. Это могло произойти в столице, это могло происходить в заштатном городишке.
- Конечно, конечно, - воодушевлено откликнулся Першин. - Автор обобщает, дает понять, что подобное могло свершиться и - увы! - свершается по всей стране.
- Однако, - вновь протянул Ляхов. - И как подобная мысль могла придти в такую хорошенькую головку?
- А я - умная, - все так же помешивая ложечкой остывший чай, молвила Нинель. - Но я же понимаю, что осознать подобное мужчине сложно, а принять немыслимо, и потому я их не напрягаю. С мужчинами я только хи-хи ха-ха, траля ля-ля.
Нинель вскинула голову, глянула на Ляхова каким-то незнакомым взглядом и тут же развернулась к Шмакову, и Шмаков посмотрел на Нинель, и в глазах этого неотесанного грубияна была такая нежность, что Ляхов замер на стуле, на себе испытав, что означает: громом пораженный.
Словно молния высветила событие, и все встало на свои места.
Вот кто знает, какой узор угадывается на несвежих простынях героя!
Конечно! Такая хитрость, такая игра. И никому, даже ему, Ляхову, и в голову не пришла мысль, что автор романа - женщина. И над героем она не насмехается, она им любуется - то, что для него, мужчины, недостаток, для нее, влюбленной в героя... Кто их разберет, этих женщин, что они находят в таких, как Шмаков. Но находят, вот.
Ляхов почувствовал нечто, похожее на головокружение.
Надо срочно уединиться, разобраться с мыслями, все факты собрать в гармоничную цепь.
Виктор Николаевич Ляхов писал рецензию. Ухоженное его лицо украшала улыбка: все факты и наблюдения, все частности и тонкости, все совпадения фабулы романа с событиями реальной жизни встали в ряд, и раскрылась картина создания модного произведения.
Статья получалась веселая, дерзкая, язвительная - интересная.
И только одно еще не решил Виктор Николаевич: написать "автор, коим, по-моему глубочайшему убеждению, является Нинель Лисокина:" или "автор, которого мы пока назовем Н.Л."
Валентина с газетой в руках вышла на звук замка. Стояла в прихожей, смотрела, как Владимир Иларионович топчется на дверном коврике, сбрасывая сапоги.
Вид у жены был расстроенный, и Першин спросил с тревогой:
- Что-то случилось?
- Нет-нет, - поспешно ответила Валентина, сделала пару шагов назад, положила газету на холодильник, вернулась в прихожую. - У нас - все хорошо.
Конечно, - молча вздохнул Владимир Иларионович, убирая в шкаф пальто, что газету раскрой, что телевизор включи - только расстраиваться: убийства, катастрофы, теракты.
Валентина ушла на кухню, зашумел газ.
Помыв руки, вошел на кухню и Владимир Иларионович, потянулся за газетой.
Валентина быстро шагнула, забрала из рук мужа газету:
- Пообедай спокойно, со мной поговори. Потом - почитаешь.
Владимир Иларионович спорить не стал, с удовольствием сел к столу, где дымился наваристый и такой желанный с мороза борщ.
Валентина достала из шкафчика графинчик: "Не возражаешь?"
Владимир Иларионович не возражал, силясь вспомнить, что сегодня за дата? Неужто он забыл какую годовщину?
Валентина про даты не говорила, спросила, как в редакции, какие новости, какие разговоры.
Владимир Иларионович увлекся, рассказывая жене про новую рецензию Ляхова, и не сразу заметил, что жена разговор не поддерживает. Першин замолчал и вновь смотрел с тревогой на Валентину.
Валентина встала, грустная, вздохнула, убрала со стола тарелки и протянула мужу газету:
- Ты еще не знаешь? Вечерняя.
- О чем - не знаю? - спросил Владимир Иларионович, теряясь в догадках. Он взял из рук жены газету, но, прежде чем Першин развернул сложенный в узкую полоску газетный лист, жена тихо сказала:
- Убит Якушев.
- Какой Якушев? - не понял Владимир Иларионович и почувствовал приступ тревоги, что посещал его последние дни часто. На этот раз тревога стала густой, плотной. И, не понимая, кто такой этот таинственный Якушев, и почему его смерть так печалит жену, повторил вдруг севшим голосом, - какой Якушев?
- Феликс Семенович.
- Феликс Семенович?.. Ах, Якушев! Тот самый, публицист? Убит? Грустно. Его-то за что? Не банкир, не предприниматель, - говорил Першин, рассеянно думая, отчего смерть публициста, с которым она не была лично знакома, так встревожила жену. - Однако, ему лет немало. Пожил. Старик, - сказал Першин и вздрогнул, и посмотрел на жену.
И Валентина в ответ на взгляд мужа тихо кивнула головой.
- Когда? - хрипло спросил Першин. - И подробности - известны?
Валентина вздохнула:
- Недели три назад. Только сейчас хватились. Убит в своей квартире. Ножом. Семь ножевых ран. Полагают, что ограбление. Хотя, ограбление - странное. В квартире были антикварные вещи, деньги - ничего не взято. Но все перерыто в ванной и что-то вытащено из-под ванны. По оставленному следу - небольшой чемодан.
- Кейс, - сказал Першин.
Они сидели за столом, смотрели друг на друга и молчали.
Пару дней в газетах появлялись сообщения об убийстве известного в свое время литератора. Подробностей совершенного преступления было немного: столовое серебро, картины, видеоаппаратура - все на месте, но исчезли не имеющие нынче ценности ордена, значки лауреата былых конкурсов, наградные листы, памятные знаки со всевозможных съездов и юбилейных встреч.
Литератор был одинок, жил уединенно, и его исчезновение никто не заметил.
Опрос соседей результатов не дал.
Владимир Иларионович вновь (в который раз) перечитал роман, но теперь он читал роман, как читают документ, обращая пристальное внимание на факты и бытовые подробности и скрупулезно сверяя их с теми скудными данными, что были известны об убийстве публициста Якушева.
Детали совпадали, но, главное, - совпадало описание ограбления. В романе, правда, не перечислялись регалии, что хранились в ванной в кейсе, но то, что убийцу интересовал в квартире один лишь кейс, в романе было подчеркнуто.
Конечно, убийство старого публициста и сюжет романа могли быть простой случайностью. Да мало ли какие совпадения и случайности преподносит нам жизнь! И все же тревога, что с недавних пор поселилась в душе Владимира Иларионовича, перерастала в гнетущее чувство вины.
Владимир Иларионович вновь раскрыл распечатанный роман и вновь перечитал его, делая пометки и конспектируя детали.
В городе гуляла метель.
Безлюдный сквер был молчалив и холоден. Резкие порывы ветра, с присвистом и завыванием, то сдували с дорожек снег, то наметали целые сугробы.
Першин смахнул снег со скамьи, присел.
В доме напротив теплились окна, занавешенные добротными портьерами. На третьем этаже три крайних окна слева - черны.
Владимир Иларионович не знал, какие окна были окнами публициста, но решил, что именно те, темные.
Дубленка сохраняла телу тепло, но уши мерзли, ноги стыли, и Владимир Иларионович отчетливо представил, как сидел здесь, в сквере, на этой, повернутой к фасаду дома, скамье Бондарь, прятал в карманы холодной курточки озябшие руки, постукивал о снежный наст замерзшими ногами. И ждал. И думал. И замышлял. Именно здесь, на этой скамье, ощущая ягодицами ту же поверхность, что ощущает сейчас он, Першин, Бондарь обдумывал план убийства. Или нет, план, должно быть, уже созрел в его голове, но детали: О чем думал Бондарь, когда: