Поскрипывание снега отвлекло Владимира Иларионовича от думы: по тропинке сквера семенила старуха. Глянула на Першина, присела на соседнюю скамью. Сидит, прижав к груди потертую сумку, смотрит на Першина.
А вдруг - та? Ерунда. И все-таки, если она здешняя - наслышана. Надо с ней поговорить. Она ему такое расскажет, что ни в одной газете не прочтешь. И потом всем углам расскажет, как некий господин, на вид приличный, но вопросы задавал странные, убийством интересовался, свидетелями - а зачем ему это?
Владимиру Иларионовичу стало неуютно, словно он и впрямь был повинен в преступлении, содеянном в доме напротив, и теперь то ли возмездия опасался, то ли укорами совести терзался.
Резкий порыв ветра швырнул колючий снег в лицо Першину. Владимир Иларионович поглубже втянул голову в поднятый воротник, обтер лицо и, убирая платок, глянул на старуху: сидит в своем куцем пальтишке, не шелохнется, смотрит неотрывно на Першина. Ни мороза, ни ветра не чувствует, старая. Всей округе расскажет про подозрительного типа. Весьма неприятно будет объясняться, зачем он предавался раздумьям: Да кто его найдет? Кому в голову придет: Да, полно! Словно он виноват в чем. Надо подойти к старухе и спросить. Иначе, какой смысл мерзнуть в этом:
Старуха, кряхтя, поднялась со скамьи и, не глянув на Першина, посеменила к остановке автобуса, и Владимир Иларионович тотчас пожалел, что не заговорил со старухой, упустил возможность узнать столь необходимые ему подробности. Но не догонять же старуху теперь, не расспрашивать же про убийство на людной остановке. Нет, ну какой расчет:
Тут - скрип снега, и смех, и голоса, и две девушки, совсем юные, вошли, вернее, вбежали в сквер, сели на скамью, где только что сидела бабка, и, прикрываясь поднятыми воротниками от ветра, стали, смеясь и переговариваясь, есть мороженое.
Першин быстро поднялся со скамьи и поспешно пошел прочь.
В расстройстве пребывал в эти дни и Виктор Николаевич Ляхов.
Свершенное три недели назад убийство литератора и убийство литератора, описанное в романе, были на редкость схожи, и мысль, что совпадение это, возможно, неслучайное, не покидала публициста. (Впрочем, о том, что данное совпадение неслучайно, думали многие: будь автор увенчан лавровым венком, все бы сейчас говорили о его пророчестве и близости к жизни и гордились своим умением узнавать истинный талант, но таинственное исчезновение никому неведомого Мешантова заставило, что называется, витать в воздухе мысль о его причастности к данному криминалу.) Если роман - циничная хроника свершенного преступления, статья Виктора Николаевича - аберрация, или, попросту, непростительный для публициста его уровня ляпсус, думал Ляхов, расхаживая по кабинету. Ляхов не был работником милиции, и ему не требовалось алиби Нинель Лисокиной, ему и так ясно, что не Лисокина убила Старика. Ладно бы, отравила. А то - ножом, семь ран, до смерти. Бред. И ни царапины от ногтей жертвы на симпатичном личике? Бред и бред. Либо Нинель описала событие с чьих-то слов, либо она вообще здесь не при чем.
Виктор Николаевич покрутил головой, словно воротничок стянул шею, глянул в зеркало на искристый узел галстука и мысленно поблагодарил те силы, что удержали его от желания настоять на фразе "автор Нинель Лисокина", когда редактор предложил не торопиться с окончательным выводом. А инициалы Н.Л. можно в следующей статье расшифровать как Неизвестная личность.
Автор романа из мелкого зверька, что прятался в траве лужайки, вырастал до снежного барса. Это был достойный противник.
Виктор Николаевич заслышал зов трубы и сел к столу чертить схему новой охоты.
Одной из версий расследования Ляхов решил учесть мнение Шмакова: герой маньяк, и автор - маньяк.
К концу составления плана версия Шмакова, сначала лишь возможная, показалась Ляхову любопытной: талант и помешательство:
Виктор Николаевич решил именно с нее начать расследование. Он раскрыл роман. Теперь Виктор Николаевич читал роман, как читал бы секретный документ серьезного конкурента: заинтересованно и уважительно. Цепкий его ум тут же уловил свидетельства странности романа, о коих упоминала Лисокина: повествование подробно, с мельчайшими описаниями быта, с чуть ли ни поминутной хроникой происходящего - и, при этом: он шел по городу, он вышел на улицу, он шагал бульваром, он спустился к реке, он поднялся по косогору улочкой, что выходила на широкий проспект - в романе нет ни одного названия. Только говорит сей факт не об эзоповском языке автора, как утверждали очаровательная Нинель и зануда Першин, говорит сей факт о расстройстве авторской психики.
Ляхов встал из-за стола, потянулся, разминая затекшие члены. Прислушался к шуму коридора. Представил, как сейчас по коридору редакции идет автор. Видит узор паркета, трещинки плинтусов, шляпки гвоздей:
Звонкий голосок Нинель, и следом ее смех, и глуховатый голос Шмакова вновь отвлекли Виктора Николаевича от размышлений: пора выпить чайку и пообщаться с коллегами.
Нинель была в комнате одна, что-то строчила. На носу очки, поверх стекол затуманенный взгляд - она, и правда, бывает иной, эта щебетунья.
- Позволительно ли мне отвлечь прекрасную Нинель от: - начал было Ляхов, подвигая стул, но Нинель отмахнулась:
- Валяйте. Но дайте пару минут. Мысль теряю.
- Заявим в розыск, - улыбнулся Ляхов, разглядывая кабинет. Все, как везде, лишь, пожалуй, цветов больше и они ухоженней да зеркало покрупнее. Ляхов встал, шагнул к зеркалу.
- А где же Шмаков? - спросил Виктор Николаевич, поправляя узел искристого галстука. Повел шеей вправо, влево. Загар блекнет. Увы! - Я явно слышал его пламенную речь.
- Умчался на задание, - не отрываясь от клавиатуры, глухо ответила Нинель.
- Ну, мы постараемся пережить эту потерю? - Ляхов вновь поправил узел галстука. Галстук хорош. И он хорош, не поскупился. Виктор Николаевич улыбнулся, глянул на Нинель - та строчила.<
Виктор Николаевич прошел к окну.
Ночью шел снег, и деревья стояли припорошенными, и газоны были белы копоть не успела испортить снежную картину. В небе сияло солнце, и свет его искрился в миллиарде снежинок. И не верилось, что на улице ветрено и морозно.
Две минуты растянулись минут на двадцать, но Ляхов, как и положено опытному охотнику, был терпелив и неслышен.
Но вот Нинель вскинула голову, и Ляхов заговорил - о пустом. Мол, чайку бы. Да так, отдохнуть минут несколько от трудов праведных за приятной беседой. Чтоб не о выборах, не о деньгах.
Нинель не возражала ни против чаю, ни против легкой беседы, хотя и не было в Нинель обычной легкости и кокетства, видно, мысли ее еще витали вокруг статьи.
Пока Нинель готовила чай, Ляхов вспомнил погоду за окном, вспомнил щедрое заморское солнце - на роман разговор должен перейти сам, мягко скатиться на утрамбованную лыжню. Он и скатился.
- Пиши тут, - буркнула Нинель на манер Шмакова. Она стояла спиной, уткнувшись лицом в холодное стекло окна. - Предполагай, выдвигай, дерзай. Засвистел чайник, и Нинель отошла от окна. - Потом окажется, что некто все это уже сотворил.